Киномания

– У него был хороший вкус. Давно уже пора снять большой фильм о крестовом походе. Демилль, Джон Форд… кто-нибудь в этом роде. Много действия, много крови. Сэм Фуллер. Вот настоящий мужской режиссер. «Штыки примкнуть!» – вы видели?^{316} – Он издал хрипловатый смешок. – Хотя, возможно, вы и считаете, что это дерьмо.

Нет, не просто дерьмо. Пусто-грустное, мочало-мычальное, тщетно-потужное дерьмо. В точности так выражалась Клер; я был с ней абсолютно согласен, но в этот ответственный момент предпочел промолчать.

– Вообще-то Фуллера очень ценят во Франции.

– Это мне должно что-то говорить?

– Нет, я только…

– Последним лягушатником с яйцами был Наполеон, наполовину итальянец. С тех пор они катились под горку. – Он горько ухмыльнулся, – Дьенбьенфу. Черт побери, нельзя сдаваться только потому, что ты проиграл^{317}. Тогда-то и начинается самое интересное. – Он поднес спичку к намокшей сигаре, которую не переставал грызть с того момента, когда я вошел в его кабинет, и глубоко затянулся. На выдохе из его легких вырвался хриплый, мокротный кашель, – Они меня угробят, – то ли прорычал, то ли просипел он, гася остаток сигары в ржавой металлической пепельнице, похожей на деталь античного шлема. Однако погашенный окурок снова оказался у него в зубах. – Дружок, вы когда-нибудь слышали о проклятии? – спросил он, сверля меня своим ястребиным глазом. – Я имею в виду – серьезно?

Я понял, что он сменил тему. Мы вернулись к катарам.

– Вы должны понять, – продолжал он, – что в Средние века теология была отнюдь не отвлеченным предметом, а главным оружием психологической войны. В особенности, когда речь заходила о вечных муках. Неумирающий червь, негасимое пламя, кочерга дьявола, которую суют тебе в задницу отныне и на веки вечные. Представьте, какой пинок вы получаете среди этой голи перекатной – слабоумных крестьян. Слышали о мощи, которая развивается в жерле пушки? Поверьте мне, мой мальчик, это и сравниться не может с той мощью, которую можно выжать из жерла ада. Теория проклятия была водородной бомбой в арсенале церкви.

Он замолчал, чтобы достать бутылку бренди и два стакана.

– Официально это противоречит университетским порядкам, – напомнил он мне, наливая бренди, – Но нас это не колышет, не правда ли, мой мальчик. Черт побери, вправлять мозги молодежи – от этого занятия пробуждается жажда, – Я согласился, но прежде чем допил первую порцию, уже отставал от Фаустуса на две.

– В год от Рождества Христова тысяча трехсотый, – продолжал он, – римская католическая церковь владела духовной монополией на территории от Ультима Туле^{318} до Неаполитанского залива. Но вот появились конкуренты – альбигойцы, они основали соперничающую фирму на богатейшем религиозном рынке христианского мира. Свой собственный церковный ритуал, собственная иерархия, собственные святыни – полный набор услуг. Они заманили в свои ряды богатейших мужчин и женщин Лангедока^{319}. А с ними и пеонов. Как им это удалось? Да потому что альбигойцы были искренни в своей вере. Тогда как католические священники в своей массе являли собой стадо вороватых, пьющих недоумков, не отличавших апостольского символа веры от заплесневелого сыра. У большинства поблизости была парочка сожительниц и целый выводок голодных ребятишек. Одному Господу известно, что они делали с кающимися грешницами на исповеди. И с другой стороны – священники-катары, Parfaits[41]^{320}, как они не без удовольствия себя называли; те вели истинно христианский образ жизни, если только это можно назвать жизнью. Никакого тебе мяса, никакого вина, никаких земных благ. И главное – никакого секса. Вот что такое учение катаров. Пуританизм, как у первых пуритан. А это, вероятно, означало, что они были кучкой довольно противных педантичных кастратов. Но они били старичка-Папу в самое больное место – прямо по банковским счетам.

Я уже успел вычитать, что большой альбигойский крестовый поход был одной из самых кровавых страниц в истории человеческих гнусностей. Д. У. Гриффит вполне мог бы включить его пятой серией в свою «Нетерпимость». Но Фаустус подавал эту историю так, как мне даже не приходило в голову.

– Вы считаете, дело было в деньгах?