Киномания

Ниже приводятся показания Раймона Лизье, мастера по ремонту ветряных мельниц из деревни Жюнак графства Фуа, данные под присягой на заседании епархиального суда, проводившегося в замке Алеман в среду, в праздник святого Лаврентия в год Господа Бога нашего 1324-й. Названный Раймон будучи заподозрен в истовом исповедании катарской ереси, предстал перед преподобным отцом во Христе монсеньором Жаком Фурнье, милостью Божией епископом Памье, дабы подвергнуться допросу, в коем участвовал достопочтенный и богопослушный христианин брат Арно де Бон, главный следователь и разоблачитель еретических мерзостей в королевстве Франция, назначенный Святым престолом. Присутствовали также и разные другие почтенные судьи, желающие произвести дознание касательно некоего дьявольского изобретения, сработанного, насколько известно, руками означенного Раймона Лизье и имеющего целью оказание пагубного воздействия на разум и душу, дабы подорвать истинную веру и единство святой Римской церкви.

Обвиняемый, будучи приведен для пристрастного допроса поименованными лицами после нескольких недель строгого заключения, был тщательно обследован на предмет способности им понимать вопросы и отвечать на них. Суд единодушно признал его дееспособность, и он принес присягу, положив руку на Священное Писание, поклялся говорить правду, чистейшую, полнейшую и безыскусную касательно себя как главного преступника, так и других, равно живых и мертвых.

Вопрос монсеньора Фурнье: Каково происхождение бесовского изобретения, сделавшего твое преступное деяние известным во всей провинции?

На что Лизье по собственной своей воле и без принуждения дал следующий ответ.

Ответ: Это было в год рождения Эклармонд, моей младшей дочери, которой нынче исполнилось семь. Тогда Гийом Паниссоль, бальи наипочтеннейшего сеньора Беранже де Рокфора, владельца замка Фуа, вызвал меня для ремонта ветряной мельницы, которая стоит вместе с тремя другими на вершине холма, под которым располагается деревня Э-ле-Терм. Известно, что ветер на этой высоте необыкновенно силен и неустанно вращает мельничные жернова днем и ночью во все времена года, по каковой причине долина внизу с незапамятных времен известна как долина Эола. Сломавшаяся мельница была старейшей во владении и, насколько мне то известно, не раз ремонтировалась еще моим дедом лет за шестьдесят и десять до того. Это надежная мельница, но, будучи сработаны из ильма (это дерево в прежние времена часто использовалось в таких целях), ее махи были тяжелы и медленны и нередко останавливались. Осмотрев мельницу, я предложил заменить старые махи и относящиеся к ним внутренние части на восемь махов из березы, дерева более легкого. Согласовав это с бальи и обговорив цену, я начал работу, надеясь закончить ее до начала зимних дождей.

По семейному обычаю, сообщенному мне отцом, я сперва соорудил модель той мельницы, которую намеревался сделать в полном масштабе, чтобы убедиться, что равновесие не нарушено. Я сделал модель, и у меня получился превосходный небольшой образец высотой в два локтя. Когда я завершил ремонт мельницы, принадлежащей синьору, к полному удовлетворению бальи, то поступил, как уже делал это прежде, – отдал модель детям для игры. Но прежде чем сделать это, я в свободную минуту нарисовал на махах картинки – скачущая галопом лошадь со всадником, но на каждой из них ноги лошади находились в ином положении, словно животное и всадник двигаются по дороге. У меня, милостивые государи, не было другой цели – только позабавить детей. После этого я поставил модель на улице, где махи могли поймать ветер. К моему изумлению, я увидел, что происходит нечто необыкновенное. По мере того как ветер поворачивал махи и картинки мелькали перед моими глазами с большой скоростью, всадник и лошадь, нарисованные на вращающихся махах, словно бы и в самом деле двигались по дороге. А предметы, которые я разместил за ними (а это были дерево, камень, столб), словно бы оставались позади, будто я сам скакал на этом коне. Так появилось мое изобретение, почтенные господа, всего лишь игрушка, изготовленная без каких-либо дурных намерений.

Вопрос монсеньора Фурнье: И что же последовало за этим?