Киномания

– Да, можно сказать и так.

– Значит, Чипси хочет нажиться на том, что награбил его старик. Так, а сколько времени папочка Голдштейн уже гниет в земле? Неделю?

– Мистер Айра Голдштейн скончался месяц назад.

– Так давно? Послушайте, Марсель, боюсь, я не приобретатель кинематографических ценностей – если только они не включают и фильмы.

– Включают, включают. Довольно большой выбор.

За какую-то долю секунды безразличие Клер сменилось жгучим интересом.

– Вы это серьезно? – спросила она.

– Абсолютно. Вам, наверно, известно, что мистер Голдштейн pere[12] был страстным собирателем фильмов.

– Я знаю, знаю.

– Это строго конфиденциально. Большая часть фильмов мистера Голдштейна будет предложена для продажи в субботу самым intime друзьям Чипси.

– В том числе и мне?

– Полагаю, да. Вы в списке приглашенных.

– Я приду, – пообещала Клер. Потом, сияя от возбуждения, она повернулась ко мне. – Коллекция Голдштейна продается, – объявила она.

Когда некролог Айры Голдштейна появился в газетах, Клер уделила ему внимания не больше, чем прогнозу погоды. Киномагнаты вроде Голдштейна-старшего были частью того мира, который она презирала. Но когда секретарь Чипси сообщил, что будут продаваться кинофильмы, она сделала стойку и взяла это на заметку. По слухам, у старика Айры была крупнейшая частная фильмотека, находившаяся в семейном хранилище. Клер внимательно следила за такими коллекциями; она утверждала, что знает обо всех больших собраниях такого рода в стране и о многих за границей. Если она узнавала о распродажах или аукционах фильмов, то непременно отправлялась на эти мероприятия. Даже если она не могла себе позволить купить – а она таки никогда не могла себе это позволить, – полезно было знать, кто чем владеет на тот случай, если у владельца возникнет желание сдавать ленту напрокат. В чем причина ее особого интереса к фильмам Айры Голдштейна, догадаться было нетрудно. Всем было известно, что он никогда не давал ленты напрокат, никогда не устраивал показов. Держал он свои фильмы в чисто спекулятивных целях и говорил о них только с другими (всегда богатыми) собирателями. Из-за этого его коллекция была окружена ореолом таинственности, и только теперь он начинал рассеиваться. Клер ни за что не упустила бы шанса познакомиться с коллекцией Голдштейна – разве что если бы угодила в больницу.

Я и не предполагал, что хоть что-то, связанное с Чипси Голденстоуном, может вызвать у Клер такой интерес, и уж меньше всего в том случае, если придется вдобавок заявить о себе как об одном из его intime друзей. Чипси принадлежал к наиболее экзотической поросли местного киносообщества. Его имя несколько раз упоминалось при мне в разговорах между Клер и Шарки, и я в конце концов спросил, кто это такой.

– Автор экспериментального кино, – ответил Шарки. – Один из лучших.

– Негодяй, профанирующий искусство, – возразила Клер, – Один из худших. – И уточнила свою формулировку: – Укокошить его при следующей встрече – вот что стало бы моим лучшим вкладом в киноискусство.

Человек, заслуживший такой отзыв от Клер, был недостоин стать посредником в моем знакомстве с Максом Каслом. И тем не менее, если бы не приглашение на аукцион от Чипси Голденстоуна, эти воспоминания остались бы ненаписанными. Несколькими месяцами ранее я увидел десять дерганых минут касловского фильма, который грозил рассыпаться в прах прямо на катушке, отчего даже в глазах рябило. Не знаю, что уж там углядела Клер в «Пире неумерших» среди бесконечного мелькания и небрежных склеек, но я видел только древнюю страшилку. Этот фильм так навсегда и остался бы в моих воспоминаниях как дрянь, дешевка, мусор, если бы не Чипси, благодаря которому вскоре я познакомился с Каслом нормального качества.

Клер презирала и отвергала Чипси, а значит, тот мог войти в ее жизнь только через заднюю дверь, то есть через бредовый мир Шарки, где процветали мелкие пороки и декадентские вкусы. Насколько я понимал, Шарки вернулся домой из Парижа, только после того как был принят в состав тех нескольких переменного состава сотен, что составляли артистическо-эротическое окружение Чипси. «Шарки всякую грязную лужу за милю чует – уж в этом-то на него можно положиться, – сказала мне Клер. – И он пустится к ней сломя ноги, чтобы нырнуть поглубже».