Киноповести

— Счас возьму и силком суну в тазик,— сказал Петро невыразительно.— И посажу на каменку. Без паспорта.

Петру самому понравилось, как он сострил. Еще добавил:

— Со справкой.

Он хохотнул коротко.

— Вот это уже другой разговор!— Егор сел на лавке. И стал раздеваться.— А то начинает тут... Диплом ему покажи!

А в это время мать Любина и Зоя, жена Петра, загнали в угол Любу и наперебой допрашивали ее и внушали.

— На кой ты его в чайную-то повела?— визгливо спрашивала членораздельная Зоя, женщина вполне истеричная.— Ведь вся уж деревня знает: к Любке тюремщик приехал! Мне на работе прямо сказали...

— Любка, Любка!..— насилу дозвалась мать.— Ты скажи так: если ты, скажи, просто так приехал — жир накопить да потом опять зауситься по свету,— то, скажи, уезжай седни же, не позорь меня перед людями. Если, скажи, у тебя...

— Как это может так быть, чтобы у него семьи не было? Как? Что он, парень семнадцати годов? Ты думаешь своей головой-то?

— Ты скажи так: если, скажи, у тебя чего худое на уме, то собирай монатки и...

— Ему собраться — только подпоясаться!— встрял в разговор молчавший до этого старик.— Чего вы навалились на девку? Чего счас с нее спрашивать? Тут уж — как выйдет, какой человек окажется. Как она за него может счас заручиться?

— Не пугайте вы меня, ради Христа,— только и сказала Люба.— Я сама боюсь. Что, вы думаете, просто мне?

— Вот!.. Я тебе чего и говорю-то!— воскликнула Зоя.

— Ты вот чего, девка... Любка, слышь?— опять затормошила Любу мать.— Ты скажи так: вот чего, добрый человек, иди седни ночуй где-нибудь.

— Это где же?— обалдела Люба.

— В сельсовете...

— Тьфу!— разозлился старик.— Да вы что, совсем одурели?! Гляди-ка: вызвали мужика да отправили его в сельсовет ночевать! Вот так да!.. Совсем уж нехристи какие-то.

— Пусть его завтра милиционер обследует,— не сдавалась мать.

— Чего его обследовать-то? Он весь налицо.

— Не знаю...— заговорила Люба.— А вот кажется мне, что он хороший человек. Я как-то по глазам вижу... Еще на карточке заметила: глаза какие-то... грустные. Вот хоть убейте вы меня тут — мне его жалко. Может, я и...

В это время из бани с диким ревом выскочил Петро и покатился с веником по сырой земле.

— Свари-ил!— кричал Петро.— Живьем сварил!..

Следом выскочил Егор с ковшом в руке.

К Петру уже бежали из дома. Старик бежал с топором.

— Убили! Убили!— заполошно кричала Зоя, жена Петра.— Люди, добрые, убили!..

— Не ори!— страдальческим голосом попросил Петро, садясь и поглаживая ошпаренный бок.— Чего ты?

— Чего, Петька?— спросил запыхавшийся старик.

— Попросил этого полудурка плеснуть ковшик горячей воды — поддать, а он взял да меня окатил.

— А я еще удивился,— растерянно говорил Егор,— как же, думаю, он стерпит?.. Вода-то ведь горячая. Я еще пальцем попробовал — прямо кипяток! Как же, думаю, он вытерпит? Ну, думаю, закаленный, наверно. Наверно, думаю, кожа, как у быка,— толстая. Я же не знал, что надо на каменку...

— Пальцем потрогал,— передразнил его Петро.— Что, совсем уж?.. Ребенок, что ли, малый?

— Я же думал, тебе окупнуться надо...

— Да я еще не парился!— заорал всегда спокойный Петро.— Я еще не мылся даже!.. Чего мне ополаскиваться-то?

— Жиром надо каким-нибудь смазать,— сказал отец, исследовав ожог.— Ничего тут страшного нету. Надо только жиру какого-нибудь... Ну-ка, кто?

— У меня сало баранье есть,— сказала Зоя. И побежала в дом.

— Ладно, расходитесь,— велел старик.— А то уж вон людишки сбегаются.

— Да как же это ты, Егор?— спросила Люба.

Егор поддернул трусы и опять стал оправдываться:

— Понимаешь, как вышло: он уже наподдавал — дышать нечем — и просит: «Дай ковшик горячей». Ну, думаю, хочет мужик температурный баланс навести...

— «Бала-анс»,— опять передразнил его Петро.— Навел бы я те счас баланс — ковшом по лбу! Вот же полудурок-то, весь бок ошпарил. А если б там живой кипяток был?

— Я же пальцем попробовал...

— «Пальцем»!.. Чем тебя только делали, такого.

— Ну, дай мне по лбу, правда,— взмолился Егор.— Мне легче будет.— Он протянул Петру ковш.— Дай, умоляю...

— Петро...— заговорила Люба.— Он же нечаянно. Ну, что теперь?

— Да идите вы в дом, ей-богу!— рассердился на всех Петро.— Вон и правда люди собираться начали.

У изгороди Байкаловых действительно остановилось человек шесть-семь любопытных.

— Чо там у их?— спросил вновь подошедший мужик у стоявших.

— Петро ихний... пьяный на каменку свалился,— пояснила какая-то старушка.

— Ох, е!..— сказал мужик.— Так, а живой ли?

— Живой... Вишь, сидит. Чухается.

— Вот заорал-то, наверно!

— Так заорал, так заорал!.. У меня ажник стекла задребезжали.

— Заорешь...

— Чо же, задом, что ли, приспособился?

— Как же задом? Он же сидит.

— Да сидит же... Боком, наверно, угодил. А эт кто же у их? Что за мужик-то?

— Это ж надо так пить!— все удивлялась старушка.

...Засиделись далеко за полночь.

Старые люди, слегка захмелев, заговорили и заспорили о каких-то своих делах. Их, старых, набралось за столом изрядно, человек двенадцать. Говорили, перебивая друг друга, а то и сразу по двое, по трое.

— Ты кого говоришь-то? Кого говоришь-то? Она замуж-то вон куда выходила — в Краюшкино, ну!