Киноповести

— Батька, там беда у нас...

— Что?— встревожился Степан.

— Иван Черноярец казака решил.

— Как?

— Совсем — напрочь, голова отлетела.

Степан резко дернул повод, разворачивая коня... Но увидел, что сам Иван едет к нему в окружении сотников. Вид у Ивана убитый.

Степан подождал, когда они подъедут, сказал коротко:

— Ехай за мной.— Подстегнул коня и поскакал в степь, в сторону от войска.

Далеко отъехали... Степан осадил коня.

— Как вышло?

— Пьяные они... полезли друг на дружку, до сабель дошло. Я унять хотел, он — на меня...

— Кто?

— Макар Заика, хоперец.

— Ну?

— Ну, рубнул... Сам не знаю, как вышло. Не хотел.

Степан помолчал.

— А чего такой весь?— вдруг зло спросил он.

— Какой?— не понял Иван.

— Тебе не есаулом сейчас, с такой рожей, а назём выгребать.

— Жаль казака... Не хотел ведь. Чего ж мне веселиться-то?

— Жалко? Ночь придет — пожалей. Один. Или ко мне приди — мне тоже казака жалко. В другое время я б тебя вместе с им положил.

Помолчали.

— Ехай с глаз долой, не показывайся такой никому. Иван поскакал назад, Степан — в голову своей конницы.

Обеспокоенные событием, его ждали есаулы. Убийство воина-казака своим же казаком — дело редкостное. Боялись за Ивана.

Степан налетел на есаулов:

— Был наказ: на походе в рот не брать?!

— Был.

— Куды смотрите?!..

Молчание.

— Ивана не виню: рубнул верно. Вперед сам рубить буду и вам велю. Всем скажите! Пускай на себя пеняют.

Есаулы вздохнули.

— Макара схоронить по чести. Крест поставить.

На виду Паншина городка стали лагерем. Стояли двое суток.

На третий день к вечеру на горизонте показались конные Васьки Уса.

Степану сказали про конных. Он вышел из шатра, тоже смотрел из-под руки.

— Кто больше у его?— спросил.

— Больше из Вышнева Чира,— стал пояснять казак, ездивший послом к Василию,— голытьба. Запорожцы есть — с войны с им...

— Как он?

— Ничо... Погляжу, говорит.

— Казаков принять славно,— велел Степан. И замолчал. Ждал.

Василий подъехал к группе Степана, остановился... Некоторое время спокойно, чуть насмешливо рассматривал казаков.

— Здорово, казаки-атаманы!

— Здорово,— ответили разинцы.

— Кто ж Стенька-то из вас?

Степан смолчал. Повернулся, пошел в шатер.

Из шатра вышел Стырь и несколько торжественно объявил:

— Атаман просит зайтить!

Василий, несколько огорошенный таким приемом, спешился, пошел в шатер.

С ним вместе пошел еще один человек, не казачьего вида.

— Чтой-то неласково ты меня стречаешь,— сказал Василий с усмешкой.— Аль видом я не вышел? Аль обиделся, что сразу в тебе атамана не узнал?

— Хорош, хорош,— успокоил Степан, тоже внимательно приглядываясь к Ваське.— Всем вышел.

Поздоровались за руки.

— Сидай.

— Дак мне чего своим-то сказать?

— Сказать, чтоб на постой разбивались.

Василий выглянул из шатра... И вернулся.

— Они у меня умные — сами сметили. Ты чего такой, Степушка?

— Какой?

— Какой-то — все приглядываисся ко мне... А слава шумит, что ты простецкий, погулять любишь... Врут? Тебе годов-то сколь?

— Сколь есть, все мои. Это кто?— Степан кивнул на товарища Уса.

— Это мой думный дьяк, Иванов Матвей.

— Пускай он пока там подумает,— Степан кивнул.— За шатром.

— Я не помешаю,— скромно, с каким-то неожиданным внутренним достоинством сказал Матвей.

Был он в сравнении со своим атаманом далеко не богатырского вида, среднего роста, костлявый, с морщинистым лицом, на котором сразу обращали на себя внимание глаза — умные, все понимающие, с грустной усмешкой. Степан невольно засмотрелся в эти глаза.

— Свой человек,— сказал Ус.

— Добре. Дай-ка нам с атаманом погутарить,— настоял Степан.

Матвей вышел.

— Слыхал, чего я надумал?— прямо спросил Степан.

— Слыхал,— не сразу ответил Ус.— Слыхал. Могу дорогу показать...

— Это по какой ты бежал-то оттуль? Плохая дорога. Мы другую найдем.

— Лихой атаман!— с притворным восхищением воскликнул Ус.— Уж и побегать не даст. А меня дед учил: не умеешь бегать — не ходи на войну. Бывает, Степа. Что горяч ты — это хорошо, а вот если горяч, да с дуринкой — это уж плохо. Не ходи тада на Москву — там таких с колокольни вниз головой спускают.

Степан улыбнулся.

— Крепко тебя там припужнули.

— Что ты! Шибко уж колокольня-то та высокая. Не видал?

— Видал. Высокая.

— Какую ж ты дорогу себе выбрал?— серьезно спросил Ус.

Казаки Уса и разинцы, в отличие от вождей своих, скоро нашли общий язык.

Обнаруживались старые знакомцы, вспоминались былые походы... Задымили костры. Гостей готовились принять славно, как велел атаман.

Разинцы принарядились — пускают пыль в глаза пришлым.

Стырь собрал вокруг себя целую ораву, показывает, как он ходил на Москву к царю (врет):

— Он о так сидит на троне... Где кум мой? Он видал царя — покажет.

Дед Любим напялил на себя какие-то странные, живописные одежды, воссел на три положенных друг на друга седла. Сделал скучающее лицо...

— Ну, где там эти казаки-то вшивые?— спросил.— Давайте их суды, я с ими погутарю.

— Не так!— воскликнул Стырь.— Давай: ты из бани пришел.

— А-а... Добре.— Дед Любим стал отчаянно чесаться.— В баньку нешто сходить?..

— Да ты уж пришел!— заорали зрители.

— А-а!.. Ну-к... Эй! Бояры!.. Кварту сиухи мне: после бани выпью.

Поднесли «царю» сиухи. Он выпил.

— Ишшо.

— Куда.