Кинжал для левой руки

Все решилось на входных стрелках Медгоры: шестидюймовый снаряд угодил под бегунок паровоза морского бронепоезда «Адмирал Непенин». Взрывная волна шуганула в топку и вышвырнула горящие угли в будку машиниста. Тела оглушенных офицера-механика и матроса-кочегара заживо испеклись в раскаленном шлаке. Спасся только командир бронепоезда кавторанг Николай Леман, находившийся в боевой рубке, приклепанной к тендеру паровоза. Он выскочил из белых клубов горячего пара в сугроб, и воя от боли, стал зарывать ошпаренные лицо и руки в снег, запорошенный угольной пылью. Командование принял на себя старший офицер бронепоезда кавторанг Грессер. Но вторым накрытием свалило под откос блиндированную платформу с морскими орудиями Канэ, а рельсы позади хвостового броневагона завило в турий рог… Последняя пулеметная башня еще прижимала цепи красных к взрытому насту. Николай Михайлович не строил иллюзий: участь «Адмирала Непенина» была решена…

Как и положено командиру, пусть и временному, Грессер покидал бронепоезд последним. Он собрался было спрыгнуть в снег, как ожила вдруг пулеметная башня хвостового вагона. Пулемет бил короткими прицельными очередями, а потом вдруг сорвался на бешеную молотьбу.

Грессер пробрался в десантный вагон и за плечи вытащил из-под бронеколпака лейтенанта Демидова. Губы его были закушены в кровь.

— Я же приказал, — тряс его Грессер, — всем покинуть поезд! Немедленно! Ну?! — И, встретив запаленный взгляд, умоляюще попросил: — Бери лыжи — и за мной. Слышишь? Нужно взять лыжи и уходить в лес.

Демидов слепо повиновался.

— Лыжи! — кричал Грессер выскакивавшим из дверей и люков морякам. — Разбирайте лыжи!

Лыжи для разведкоманды лежали на платформе с путевым припасом.

Под «дымовой» завесой парящего паровоза они уходили на лыжах в карельскую тайгу. Уходили счастливчики, кому досталась пара смоленых деревянных стругов… Остальные бежали вслед за ними, проваливаясь по колено, по пояс в остекленевший мартовский наст, судорожно выбираясь из него, и снова — ползком, рывками, с молитвами и матюками — стремились в низкорослую чащу карельских березок. Смерть — неминуемая, беспощадная, ликующая — смотрела им в спины сквозь прицелы красноармейских пулеметов. Смерть клевала их в затылки и меж лопаток, валила в зернистый, спекшийся на морозце снег, присыпанный сбитой пулями хвоей. И только тогда, когда зловещее цвеньканье наконец стихло, Грессер остановился, перевел дух, осмотрелся. За ним едва поспевал на лыжах Леман с багровым, вздувшимся от горячего пара лицом.

— «Непенинцы», ко мне! — гаркнул Грессер в сложенные ладони. Слева и справа из заснеженных елочек выехали на зов лейтенанты Демидов и Твердоземов. Потом двое гардемарин в матросских бушлатах и штурман Миклашевский. Двинулись группой — след в след. Первым торил лыжню Грессер… Чуть позже их вереницу догнал инженер-механик старлейт Ильютович. Шли до позднего вечера, опасаясь погони… Шли молча, истово, греясь на ходу… В темных сумерках встали, вытоптали лыжами площадку под вывороченным корневищем буреломной ели, нарубили лапника, но костер не зажгли, чтобы не привлечь на огонь преследователей.

Ночь коротали, тесно прижавшись друг к другу, дрожа в непросушенных, волглых шинелях и бушлатах. А утром двое гардемарин из орудийной прислуги не поднялись…

Их застывшие тела уложили под корневищем. Руки скрещивать на груди не стали, так и положили их с кистями, засунутыми в рукава заледеневших бушлатов. Леман, как командир, прочел над ними короткую молитву. Подняли было наганы для прощального салюта, но Грессер, напомнив о рыщущих красных отрядах, просил не стрелять. Молча двинулись дальше — на запад, к финской границе. Шли с надеждой выйти на какую-нибудь деревушку, рыбацкий стан, избу лесника, но чем дальше углублялись в тайгу, тем глуше становились ельники вокруг заметенных озер да занесенных валунов. Ни тропы, ни лыжни, ни следа, ведущего к жилью. Только цепочки следов, оставленные волчьими лапами, то и дело пересекали взятый курс.

Во вторую ночь все же решились развести костер. Утоптали площадку. Молодежь разбрелась за хворостом. Пошел и Грессер. Завернув за большой — с избу — валун, он увидел Демидова, без шапки, по колено в снегу… Лейтенант быстро крестился, держа в опущенной шуйце взведенный наган.

— Дима! — гаркнул Грессер так, что качнулись ветви.

Демидов растерянно оглянулся, как очнувшийся лунатик, и бессильно опустился в снег. В два прыжка Грессер добрался до него и выхватил из вялой руки наган:

— Ты что? Ты в своем уме? Как можно так раскисать?!

— Я не раскис… Николай Михайлович, поймите… Я всю свою жизнь учился воевать. Топить врага в море. Жил мыслью, что я — защитник своей Родины… Но я не убил ни одного немца. Я третий год убиваю только своих… Русских. Я положил их столько, что и целая деревня потом не народит. Зачем? Зачем России нужен лейтенант Демидов? Зачем я? Зачем мы все, если мы должны стрелять друг в друга?! Русские в русских? Зачем? Я не хочу!

Он жадно набивал рот снегом, и губы его тряслись то ли от холода, то ли от рыдания. Грессер с силой растер ему виски ледышкой: