Кинжал для левой руки

В носовом отсеке для диверсантов размером с большую бочку для засолки огурцов они обнаружили две укороченные койки и улеглись на них, поджав ноги. Чем меньше двигаешься, тем меньше потребляешь кислорода, «тлена», как назвал Ян этот эликсир жизни по-польски. Они лежали и, чтобы убить время, спрашивали друг друга, как будут те или иные слова на их родных языках. Выяснилось, что такие основополагающие понятия, как хлеб, мать, вода, огонь, небо, изначально родны им обоим. Но вот дошли до бытовых вещей — и тут оба озадачились. То, что для Кондратьева было «кораблем», для Смоляка звучало как «окрент». Русский «кипяток» для поляка был «укропом», «червяк» — «робаком», «гайка» — «мутеркой», «тахта» — «версалькой»… Но больше всего Кондратьева поразило, что наша безобидная «чашка» обозначала для товарища по злоключениям «череп».

— Это что ж выходит, — изумлялся он, — по-вашему, мы пьем из черепов? А вы из чего пьете?

— А мы из филижанок.

Это был самый необычный в мире симпозиум по сравнительной лингвистике: два полуоглохших, полуживых от измота человека, которым угрожала ежеминутная гибель, лежали на дне Тирренского моря в отсеке карликовой субмарины и по-детски удивлялись новым словам для привычных понятий.

Под вечер, выдышав почти весь кислород, пока в висках не застучали металлические молоточки, они всплыли на поверхность и осмотрелись. Море было пустынно, но впереди — на лунной дорожке — темнел незамеченный вчера в туманных сумерках силуэт гористого островка, похожего на шапку кардинала. До него было не больше трех миль.

— Дотянем? — спросил Кондратьев.

— Если Матка Боска поможе…

Конечно, и на острове их кораблик могли встретить залпом какой-нибудь зенитной батареи. Но высаживаться на материке было еще опаснее. Да и не дойти им на том скудном запасе соляра, который еще поплескивался на дне топливной цистерны.

— Какой сегодня день? — поинтересовался Смоляк из распахнутого моторного отсека. По старой штурманской привычке Кондратьев вел отсчет времени, расчертив себе на спичечном коробке календарик.

— Тридцатое апреля.

— О, так сегодня же Вальпургиева ночь!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ведьминская ночь. Главный шабаш года. Видишь, какая луна? Вот дизель и не запускается.

Течение уносило лодку мимо острова.

— Переходи на электродвижение!

— Не дотянем. Аккумуляторы разряжены до воды…

— Парус бы соорудить…

Они вытащили из носового отсека брезентовые койки и привязали их к поднятому перископу, как к мачте. Жалкое подобие парусной оснастки тем не менее поймало ветерок. Но он лишь отжимал лодку от берега, ни на метр не приближая к вожделенному островку. Смоляк вовсю шуровал в моторном отсеке, пустив в цилиндры дизеля последние атмосферы сжатого воздуха. Должно быть, и вправду в колдовскую ночь оживает даже мертвая техника. Движок вдруг фыркнул раз, другой и бойко застучал. Кондратьев, еще не веря счастью, лег на курс к островку. «Кардинальская шапка» заметно приближалась. Уже были видны рыбацкие хижины над обрывом скалы. Их черепичные кровли тускло рябили в лунном свете так же, как и всплески взветренного моря, — но тут дизель заглох и, похоже, навсегда. Соляр кончился… Кондратьев снова стал привязывать к перископу койки. В этот раз ветер оказался попутным. Медленно, но верно, а главное, бесшумно гнал он железный челн на прибрежные камни.

— Может, так доплывем? — предложил Ян.

— Течение сильное, унесет… Попробуй все же врубить электромотор.

Едва Смоляк замкнул цепь, как «щупак» дернулся и пошел быстрее. На издыхающих аккумуляторах они подошли к скалистой круче и двинулись вдоль отвесной скалы в поисках места, куда бы можно было высадиться. Каменная стена выходила из моря вертикальными складками, как застывшее драпри. Но за очередным мысом вдруг открылся темный зев высокого грота. Кондратьев направил лодку под его неровные своды.

Глава девятая. Обитаемый остров

Подводный «карлик» вплыл в морскую пещеру на последних оборотах винта и тут же заскреб килем о грунт. Для пущей надежности, Кондратьев заполнил балластную цистерну, и теперь можно было не беспокоиться, что «щупак» стронется с места и волны вынесут его в море.

— Если мы добудем на острове соляр, — сказал Смоляк, — у нас будет шанс уйти к англичанам на Мальту.

Кондратьев промолчал. После норвежского бота он не загадывал так далеко. Да и в голове бились мысли не о соляре, а о глотке пресной воды, которая смыла бы соль в пересохшей гортани.

Задраив входной люк, они спрыгнули в теплую воду и выбрались из грота по пристеночным камням.

Ночная темень уползала на запад. Светало быстро и ясно. Беглецы поднимались по крутой каменистой тропе, готовые к любой неожиданности. Но когда из-за полуразрушенной каменной ограды раздался раскатистый — в три коленца — вопль петуха, Кондратьев замер как вкопанный и впервые за много месяцев губы его растянулись в улыбке.

— Когут! — радостно подтвердил услышанное Ян.