Кинжал Улугбека

- Если по-честному, я действительно хотел бы много денег, - тихо сказал Абдулла. - Я бы квартиру купил, чтобы у мамы была своя комната, у сестры и у меня. А отца оставил бы в старой. Его не вылечить ни за какие деньги, а мамины почки вылечить можно, только это очень дорого. И чтобы горячая вода и ванна. Мама бы приходила с работы и принимала душ. Да я вообще освободил бы ее от работы.

- А я бы обязательно к вам приехала, - сказала Гера. - И мы бы все вокруг раскопали, насколько хватило бы денег. И еще одно. Но оно - личное.

- Это она про любовь, - подал голос Абдулла, а Гера басом пригрозила:

- Сейчас как дам - мало не покажется. И не про любовь оно, между прочим.

Костер догорал. Рафик бросил в него веточки адереспана, дымок которых, говорят, выгоняет хворь, а узбеки вешают его букетиками во дворах, вроде талисмана. Веточки тлели в угасающем костре, тянуло пряно и едко.

- А если бы у меня были деньги, - сказал Паштет, - я бы построил возле рощи дом для Валерия Ивановича. Чтобы он здесь жил и к нему в любое время приезжали шахрухиинцы и прочие друзья.

- Спасибо, Паша, - сказал Лерыч. - Было бы замечательно. Мы добились бы для Шахрухии статуса заповедника, копали бы ее и консервировали. И раскопали бы весь город.

- Сколько за эти годы вы воспитали шахрухиинцев, Валерий Иванович?- спросил Паштет. - А сколько подрастает? Если всем миром навалиться, можно и дом построить, и заповедник сделать. И Лешка первым положил почин этому делу. Это его сюрприз.

Паштет подбрасывал в костер последнюю порцию сухих тополиных веток, когда Рафик неуверенно сказал:

- Ребята, что-то мне кажется, не пойму… Будто Паштет вырос.

- А ведь и правда, черт тебя задери! - заорала Гера. - Иди-ка сюда, будем мериться!

В последовавшей заварухе принимали участие все. Каждый мерился с Паштетом, его критически осматривали, просили встать поближе, подальше. И правда, подрос Паштет за лето, а когда это случилось, никто не заметил. Конечно, до Вари с Герой он не дорос, но начал уверенно к тому приближаться. Паштет пришел в неописуемое возбуждение, победно поглядывал на Варю, принимал поздравления и жал протянутые руки, а потом сказал: «Вот теперь бы и спеть».

Костер догорал и мерцал красными огоньками, играющими на угольях.

- Грустно, - сказала Гера. - Может, уже никогда у нас не будет такого вечера.

- Когда догорает костер, всегда грустно, - подтвердил Лерыч. - И всегда кажется, будто кончился не только этот вечер, но и нечто большее. И ты права. Такого вечера никогда больше не будет. Будет другой.

- Костровище похоже на что-то живое, словно инопланетное животное лежит и дышит, - заметил Лева.

- Оно напоминает ночной Самарканд с самолета, - сказал Лерыч. - Я как-то прилетел ночью, глянул в иллюминатор, когда снижались, и подумал: мерцающие уголья костра. А сейчас смотрю сверху на костровище и думаю - будто Самарканд под крылом.

- А еще похоже на россыпь рубинов, - проговорила Варя. - На шахрухиинский клад, на сокровища Улугбека. Жаль только, кинжал потерян.

Глава 41 КИНЖАЛ

В последние самаркандские дни питерцы собирались побывать на Афрасиабе и горе Кухак, где стояла обсерватория Улугбека. Были и другие запланированные исторические объекты, а также дом на улице Шаумяна, где во время эвакуации жила Герина бабушка. Если дом уцелел, надо было его сфотографировать.

Целый день провели в институте археологии, ходили по музею и библиотеке с узкими коридорами меж стеллажами, где колыхался сладкий воздух, напоенный запахом старинных книг, и в солнечном свете танцевали золотые пылинки. Паштет упивался славой и получил специальный диплом, свидетельствующий о немалых его заслугах в археологии, а на Варю неизгладимое впечатление произвела реставрационная лаборатория, где восстанавливали все, что только можно вообразить, вплоть до плетеных корзин и живописи, снятой вместе со штукатуркой со стен откопанных дворцов.

На сувениры денег у ребят уже не осталось, но шахрухиинцы принесли тюбетейки, глиняные фигурки, глазурованные плошки и большие, как блюда, лепешки с вылепленными и выпеченными узорами и надписями. Бахтияр приходил в гости, но ничего нового не рассказал. О кинжале - ни слуху ни духу.

Варя нарисовала несколько акварелей Самарканда. Гера ждала Олега, который все еще не вернулся с Канки. Паштет вспоминал свой «звездный час» и с сожалением думал, что в Петербурге он уже не будет таким героем, как здесь. Кто и что там знает про великого астронома Улугбека, Шахрухию и гончарные ямы? Что им Регистан, Гур-Эмир, Шахи-Зинда? Они даже музыки этих слов не чувствуют! А еще Паштет сделал по своему росту зарубку на двери и каждый день проверял, не подрос ли. И никто из славной питерской троицы не предполагал, что им предстоит сделать еще одну находку.

Калитку дома Улугбековича открыла та же согбенная старуха в черном. Листва в саду тихо и благостно шелестела, будто ничего не случилось. Только фонтан умолк, и сама голубая его чаша просохла.

Лерыч пошел в дом, к вдове, а ребята остались у порога, куда к ним выбежал Искандер.

- А я решил, вы забудете, - сказал он.