Кинжальный огонь

Как же она постарела, поседела! Ветхое ее одеяние — одно старье. На ногах самодельные сыро-мятные постолы, стянутые бечевкой. Непричесана и неприглядна.

— Кто вы будете, добрый человек, военный, вижу? Вот не ожидала сроду, что у меня такой гость быть может. И не снилось даже. Проходите во двор, садитесь с дороги. Тут вот лавка у меня.

— Здравствуйте, тетушка Верия! Я вас хорошо помню с детства. Вы нас в саду угощали фруктами. Помните, в тридцать девятом-сороковом мы приходили гурьбой, в саду играли…

Тетушка Верия встала, еле дождалась, пока гость скажет, хлопнула ладошками:

— Деточки мои милые! Помню, помню, как же не помнить, сыночек, родной мой… Я всех вас очень любила, милые…

— Помните Надю Чухно, Вовку Петрака, Толю Иванькова, Клавку, Сергея, Степу, Мишу Бережнова… А меня вы Алешей звали. Я отвык, все меня Лешкой зовут. Вы мою маму знаете, Ольгу Галерину! Помните, мы жили на Золотой Горе?

— Алешенька Галерин! Сыночек мой, как же не помнить! И маму твою знаю! У нее была ножная швейная машина. Я к ней ходила платье шить…

Тетушка заплакала от радости, подошла и обняла Алешу за плечи:

— Как ты здесь очутился? Какой большой стал! Военный, видный! — она посмотрела на гостя и спохватилась, — Постой, сынок, умывайся с дороги, сейчас рушничок принесу.

— Тетушка Верия! Сядьте, пожалуйста, спешу я очень узнать, у меня дело к вам…

Хозяйка оторопела, присела на лавку, вопросительно застыла с приоткрытым ртом: не вести ли о муже принес паренек, видно, воевал: у него орден и медали. Она затаила дыхание.

— Тетушка Верия, я ищу семью Иваньковых. Жили они на Золотой Горе. Когда их дом сгорел, они сюда к вам переехали, в Хартыс. Где они сейчас живут, не знаете?

— Милый ты мой, дорогой Алёша! Жили они здесь, жили, это правда! Война кончилась — уехали, сама не знаю куда. Долго не видела. Потом однажды встретила дядю Ивана. Худой, больной весь какой-то и очень был печальный. Я постеснялась расспрашивать его. Наверное ему тяжело было…

— А где вы его видели, тётушка Верия?

— Весной видела, в Сусаники приезжал. Я на базарчик ездила на лошадке. Воскресенье было. Хотела продать кое-что, да купить…

— Тётушка Верия, прошло лето. Может они там в посёлке Сусаники живут? А я здесь их ищу!

— Очень может быть, Алёшенька… Возможно быть, они не уехали никуда, возможно… не знаю…

— Я рад, что вы мне об этом сказали. Есть хоть какая-то надежда… А то все твердят, что люди поразъехались с этих мест, негде работать.

— Это верно! Работать негде, заработков нет. Здесь они жили бедно. Мы помогали, чем могли. Дядя Иван на конюшне работал, мне огород пахал. Возил меня на базар, я сухие фрукты продавала, да мешок кукурузы свезла… Дядю Аргос на фронт взяли в сорок втором, где он — не знаю! До сих пор жду, вестей никаких нет. Ездила в военкомат, говорят, Килисиди пропал безызвестно. Вот, одна живу, осиротелая. Совсем постарела, и работать трудно… — она заплакала, засморкалась, зашмыгала носом.

— Успокойтесь, тётушка Верия, скоро станет жить легче, война кончилась…

Алёша соображал: «Они наверняка в посёлке Сусаники! Они туда уехали. Есть надежда найти… Как быть? Сейчас же в путь! Пока не наступила ночь — успею до перевала. А там… доберусь до Ключевского шоссе, дойду, найду Иваньковых…»

Хозяйка угадала беспокойство гостя, спохватилась, быстренько вытерла слёзы и заторопилась:

— Алёшенька, уже вечер, скоро стемнеет, пойди в сад, собери грушек, а я сейчас ужин приготовлю…

— Нет, тётушка Верия, я, наверное, пойду! Дорогу знаю! Пока стемнеет — на перевале буду, а там — десяток километров всего…

— Нет, нет, не отпущу! Ночью, в лес, чтобы заблудился? Нет! Переночуешь, отдохнёшь и пойдёшь завтра утром. Никуда Иваньковы не денутся! — Она раскрыла калитку сада и проводила Алёшу, давая корзину в руки. — Хочешь, винограда достань, хочешь — яблочек… Иди, иди, Алёшенька, я скоро, сейчас! — Захлопнув калитку, она взяла Лёшкины шинель, вещмешок и занесла в горницу. Так будет надёжнее.

Галерин огляделся. Сад запущен до неузнаваемости. Лишь от калитки проторена дорожка, а вокруг — давно некошеный бурьян. Всюду виднелись чёрные соцветия конского щавеля да колючие кусты ажины. В траве валялись почерневшие груши и гнилые яблоки, как резиновые мячи… Деревья постарели: сухие ветки не обрезаны, земля у корней не вскопана. Там, где была малинка, стояла стена колючих зарослей шиповника. Идти туда было боязно.

Алексей приставил стремянку, влез на дерево и мигом оказался среди огромных груш. Они висели над головой и сами просились в корзину. Сорвав десяток, Галерин осмотрел сад сверху и вдруг решил: «Останусь-ка я завтра часа на четыре: выкошу сад, помогу хозяйке снять виноград и фрукты… Решено! Останусь!» Он обошёл сад и подошёл к калитке: «Да! Теперь я уверен — Иваньковы в Сусаниках! Это точно… Где же им ещё быть?..»

Умывшись, Алексей зашёл в горницу. Тётушку Верию не узнать: она прибралась, надела белый фартучек, на ногах — чёрные туфли на низком каблучке, на затылке коса закручена в тугой узел.

— Алешенька, садись, ужинать будем.