Кёсем-султан. Дорога к власти

– Осторожнее, Хадидже, не гневи Аллаха! Он ведь может неверно истолковать твою просьбу – и взять у тебя гораздо больше, чем ты готова отдать.

Хадидже замирает. Перестает улыбаться. Отвечает очень серьезно:

– Все в его воле, госпожа. Я не стану роптать, что бы он для меня ни предуготовил.

– И не смотри больше на птичек, а то действительно нос покраснеет.

– Не буду, госпожа.

– И не называй меня госпожой, сколько раз повторять!

– Как тебе будет угодно, госпожа…

Легкая повседневная пикировка, привычная и удобная, словно старые разношенные домашние туфли из мягкой кожи. Ее можно вести часами, с утра до вечера, чтобы соглядатаям было чем занять уши. Думать при этом можно о чем угодно, язык сам все сделает. А подумать есть о чем.

Например, о том, из чего и как незаметно сделать куклу, которую потом придется похоронить и оплакать вместо сына – сына, для которого они с Кёсем только что написали новую судьбу если не в небесной книге Судеб, то хотя бы в ее земном отражении.

* * *

– Пей! Выпьешь – останешься жить. Ты ведь хочешь жить, правда?

Они пришли на рассвете, сразу после молитвы. Наглые, уверенные в собственной безнаказанности и полном праве делать все, что хотят. Их звонкие голоса отчетливо разносились по вмиг опустевшему дворику, а слуги, конечно же, сделали вид, будто ослепли и оглохли враз, да и вообще их тут и рядом никогда не было.

Айше и Акиле, две высокородные дряни, задирающие носы так, что царапают ими низкие тучи; две новые фаворитки Османа. Вернее, нет, не фаворитки, в этом-то все и дело.

Жёны.

Поэтому-то и разбежались слуги, поэтому-то и не спешат евнухи наводить порядок. Одно дело – разнимать подравшихся наложниц, и совсем другое – мешать благородным женам правящего султана учить одну из этих наложниц уму-разуму. Ну и новым порядкам заодно.

– Пей, это хорошая отрава. Ты от нее не умрешь. А вот ублюдка своего скинешь. Ты что о себе возомнила, глупая грязная сучка?! Что родишь сына – и будет тебе счастье? Размечталась! Осману не нужно твое отродье, его все равно убьют. Ну чего ты отворачиваешься? Пей! Жить, пусть даже и с пустым лоном, все же лучше, чем быть задушенной подушкой или брошенной в Босфор с мешком на голове! Тебе ведь даже шелковой удавки не пришлют – много чести! Папочка сказал, что таких, как ты, надо топить в помойном ведре, да и то потом мыть придется!

И смех, мерзкий, заливистый…

До чего же противные они, эти девицы! Неужели все благородные турчанки такие или это только Осману так свезло? Хадидже подперла ладошкою подбородок, чтобы было удобнее смотреть. Ей не спалось сегодня ночью, было слишком душно, вот и вышла на плоскую крышу – сначала посидеть, разглядывая звезды, а потом полежать. Она уже почти задремать успела, когда эти две дряни, тоже, видать, ранние пташки, пинками вытолкали во дворик Мейлишах – растрепанную, в одной спальной рубахе и босиком.

Хадидже не видела бывшую подругу больше месяца, и увиденное сейчас ее несказанно порадовало – и то, как за это время подурнела удачливая соперница, так вовремя спихнувшая саму Хадидже с ложа Османа и забеременевшая уже не от шахзаде, как сама торопыга-Хадидже, а от полноценного султана; и то, как нелепо ковыляет она, поджимая пальцы и придерживая обеими руками огромный живот, распирающий спальную рубаху, словно подушка, засунутая под нее ради смеха. Волосы всклокочены, под глазами черные круги, лицо отекло – ах, что за отрада для взора Хадидже, ну просто любовалась бы и любовалась! Вот только две красиво накрашенные дряни в парадных халатах султанских жен настроение портили.

Красиво накрашенные, ха! И это сразу после молитвы-то! Значит, ритуальным омовением пренебрегли, а еще правоверные!

Та из девиц, что пониже, пихала в лицо отворачивающейся Мейлишах небольшой узкогорлый кувшинчик, из которого, очевидно, и надо было пить отраву, вторая же пыталась придержать строптивую пленницу. Сначала за плечи, но неудачно. Потом схватила за волосы и сильно ударила головой о стенку.

Вернее, попыталась ударить сильно, но девицы были неопытными, похоже, не только в ночных утехах (бревна обе, как есть бревна, хихикали евнухи, не то что ласкать – не умеют даже кричать правильно, да еще и в слезы ударились – эх вы, драгоценные потомицы благородных семейств!), но и в потасовках. Только мешали друг другу.

Хадидже вообще удивлялась: как они сами еще не попадали, запутавшись в собственных ногах? Ни одна из них на улицах Калькутты не прожила бы и двух дней. На каких же мягких коврах их растили, бедняжечек, что они умудрились до своих лет дожить, но так ничему и не научиться?

Что ж, достойное наказание султану, посмевшему отвергнуть перчатку богини.

Хадидже встала у самого края крыши, легла грудью на бортик, не опасаясь оказаться замеченной, – никто из этой увлеченной друг другом троицы все равно вверх не смотрит, им там, внизу, куда интереснее.