Киплинг

«Пионер» тем временем продолжал к себе притягивать. По приезде, прожив некоторое время у Бёрн-Джонсов на Норт-Энд-Роуд и съездив на несколько дней в Париж (инициация провинциала), Киплинг снимает двухкомнатную квартирку с окнами на Темзу и на мюзик-холл Гатти, на четвертом этаже доходного дома Эмбанкмент-Чэмберс на Вильерс-стрит, в двух шагах от лондонского офиса «Пионера», куда он, впрочем, писать перестал. С Индией теперь, кроме родителей, его связывают разве что сестры Тейлор, уплывшие в Калькутту 25 октября, и постоянная, нескончаемая ностальгия. Слава славой, похвалы критиков похвалами, а в туманной столице, которую, будучи в Индии, все четверо Киплингов неизменно называли home — «домом», он чувствовал себя на редкость одиноким, к тому же в долговременность своего литературного успеха ему не верилось. Трикс, побывавшая у него в Эмбанкмент-Чэмберс, писала, что свалившийся на голову успех его скорее смущал, чем радовал, он не мог его объяснить.

Итак, на первых порах Радди был одинок, растерян и вдобавок довольно сильно нуждался. В первые месяцы пребывания в Лондоне приходилось считать каждое пенни. Квартира на Вильерс-стрит находилась над сосисочной Гарриса, и Киплинг прикинул, что если утром съесть сосисок на два пенни, то можно будет дотянуть до вечера. Ужин обходился автору «Простых рассказов» еще в два пенни, столько же стоили пол-унции мало-мальски сносного табака. Самым же «большим», непозволительным расходом был входной билет в «Лицеум» Генри Ирвинга — любимый театр Киплинга, или четырехпенсовый билет в мюзик-холл напротив с кружкой пива в придачу. Не этим ли четырем пенсам обязаны мы многими «мюзик-холльными» стихами Киплинга, которые напрямую вышли из песенок, исполнявшихся со сцены переполненного зала Гатти, из общения с завсегдатаями заведения? Впрочем, вопрос, пусть и риторический, здесь едва ли уместен: сам Киплинг отвечает на него утвердительно в автобиографии, вспоминая, что на первые стихотворения из сборника «Казарменные баллады» его вдохновили истории буфетчицы в Гатти, «глубоко и философски познавшей все разновидности зла». Помимо буфетчицы, «университетами» начинающего писателя были и представители лондонского дна, которые летними ночами собирались на мосту Ватерлоо, почти что под окнами его квартиры. Писатель Артур Кимболл вспоминает, что Киплинг придвигал диван к окну, вооружался карандашом и бумагой и слушал, как переругиваются, философствуют и обмениваются анекдотами лондонские Бароны и Сатины.

Но одиночество переносится хуже голода. В своей съемной квартирке, сидя целыми днями за огромным письменным столом, на столешнице которого Киплинг вырезал кривым индийским кинжалом «Часто я уставал за тобой», он ощущал себя как на необитаемом острове, о чем не раз жаловался в письмах родителям и миссис Хилл. Лондон был для него «унылой, серой пустыней».

«Остров» меж тем был вполне обитаем и никому, кроме индийского гостя, пустыню не напоминал. У Эндрю Лэнга, про которого Киплинг писал, что он «далек от жизни, как облако, и отзывчив более всего, когда кажется, что вы его нисколько не интересуете», слово не разошлось с делом. Не прошло и нескольких дней пребывания Киплинга в столице, как Лэнг сделал для юного дарования две чрезвычайно важные вещи. Во-первых, уговорил Сэмпсона Лоу, издателя, для которого он рецензировал поступающие рукописи, приобрести права на шесть томиков «Индийской железнодорожной библиотеки», что и было сделано: в начале 1890 года первый том, «Три солдата», солидным и сегодня тиражом семь тысяч экземпляров был выпущен на английский книжный рынок. И, во-вторых, отвел Киплинга в клуб «Сэвил», самый в то время известный литературный клуб в Лондоне.