Киплинг

Когда Киплинги приехали в Трансвааль в третий раз, в начале января 1901 года, Родс приготовил им сюрприз — специально для них построенный и обставленный коттедж у подножия Столовой горы, прямо под Дьяволовым пиком, через лес от «Большого сарая». В «Вулсэке» («Мешок с шерстью»), как назвали Киплинги свой южноафриканский дом, переиначив имя предыдущего владельца поместья Вулса-Сэмпсона, дописывались, как уже говорилось, «Просто сказки»: сначала Киплинг рассказывал их детям, потом записывал, потом читал записанное вслух: писатель ждал от детей предложений по содержанию и вместе с ними рисовал к сказкам картинки.

В «Вулсэке» постоянно толпился народ — взрослые и дети с окрестных ферм. Бывали, впрочем, гости и непрошеные. Некий безумец долгое время, по непонятным причинам, преследовал Киплинга, отправился вслед за ним в Южную Африку, заявился ночью в «Вулсэк», угрожал хозяину дома револьвером (история, описываемая Кеем Робинсоном, повторилась), но тот его заговорил, напоил виски и уложил спать. Спустя много лет этот же сумасшедший выследил Киплинга в Лондоне и выстрелил в него, когда тот выходил из «Атенеума», но, по счастью, угодил не в писателя, а прямиком в психушку.

В «Вулсэк» Киплинги будут приезжать каждую зиму вплоть до 1908 года. Вот только Родса, которого младшие Киплинги почему-то звали «доктор Джим», в «Большом сарае» уже не будет: в том же 1901 году он вернулся в Англию и спустя год умер. «С тех пор как вы уехали, — писал ему в 1901 году Киплинг, — в этих местах стало ужасно одиноко. Жить здесь без вас все равно, что любоваться пейзажем, где отсутствует половина горизонта».

Человеком Родс был увлекающимся, впечатлительным и в то же время замкнутым, немногословным, а порой и косноязычным. «Он использовал меня в качестве поставщика слов, — вспоминал Киплинг. — После того как ему не без труда удавалось донести до меня самый общий смысл своих благотворительных идей, он обыкновенно говорил: „Что я хотел сказать? Сформулируйте“. Я формулировал, и если фраза ему не нравилась, он, упрямо опустив голову и уперев подбородок в грудь, принимался ее исправлять». Немногословность сочеталась у Родса с деловитостью, жесткостью и прямотой. Посетителям, которые приезжали с ним увидеться, в «Большом сарае» отводилась отдельная комната, где они останавливались в ожидании беседы с хозяином. Аудиенция, как правило, продолжалась считаные минуты: «Вы такой то? По какому делу?» Короткой беседы приходилось порой ждать — впрочем, в прекрасных условиях — по нескольку дней: Родс подолгу отсутствовал или же, жалуясь на сердце, лежал на своей выложенной мрамором веранде, обращенной к Столовой горе, и никого не принимал. Однажды, вспоминает Киплинг, во время матабельских войн, Родс со своими спутниками скрылся в пещере от гнавшихся за ним разъяренных матабеле. Стоило проводнику из лести заикнуться, что главное сейчас спасти «драгоценную жизнь» Родса, как тот резко его осадил: «Скажи уж лучше, что хочешь спасти собственную шкуру!»

Родс любил ошарашить собеседника неожиданным вопросом. «О чем мечтаете?» — спросил он однажды Киплинга, который, не растерявшись, сделал филантропу комплимент: «Моя мечта воплотилась в вас». И Киплинг не кривил душой. В Родсе он видел не столько империалиста, присоединяющего к империи новые земли, сколько «цивилизатора», образцового носителя «бремени белого человека». При жизни главными достижениями Родса стали железные дороги в Родезии, фермы в Южной Африке и телеграфные столбы от Кейптауна до Каира, а после смерти, в соответствии с его завещанием, — стипендии для обучения в Оксфорде молодых людей из колоний Британской империи. Стипендии сохранились по сей день, вот только нет уже ни колоний, ни Британской империи. Последними словами Родса якобы были: «Так мало сделано — так много предстоит сделать», а на его надгробии выбиты строки высоко ценившего его Редьярда Киплинга:

Мечтатель истовый.
Он духом проникал
В пределы
Нам недоступные.

Глава десятая «И В СЕРДЦЕ ВСТУПАЕТ ТЬМА»

Тьма вступила в сердце уже летом, вскоре после возвращения из Южной Африки. 17 июня 1898 года в Лондоне скоропостижно умирает сэр Эдвард Бёрн-Джонс, дядя Нед. «Для меня, — писал Киплинг, — он значил больше, чем любой другой человек. Всякий раз, когда он приезжал сюда (в Роттингдин. — А. Л.), жизнь моя менялась». Хотя сказанное выглядит некоторым преувеличением, как это часто бывает, когда мы оцениваем только что ушедшего из жизни близкого человека, дядю и племянника и в самом деле связывали близкие отношения еще с тех пор, как маленький Радди переводил в Грейндже дух после нападок тетушки Розы и ее сына. Блестящий художник, ниспровергатель обветшалых эстетических канонов английской живописи позапрошлого века, в быту Бёрн-Джонс был человеком тихим, мягким, покладистым, молчаливым и, как и его племянник, на редкость чадолюбивым. Сам очень привязанный к детям, и не только к своим собственным, Киплинг не мог этого не ценить.