Киппенберг

Я все еще тупо глядел на письмо. Шеф, он так шефом и останется. Он не привык отменять свои решения, престижные категории его мышления этого не допускают. Но ведь я, как многоопытный тактик, ухитрялся порой отменять либо корректировать некоторые из слишком уж нелепых его решений, хотя это всякий раз стоило больших трудов, всякий раз было шедевром психологического подхода к человеку, ибо здесь прежде всего надлежало вдумчиво и тонко разработать для шефа удобный способ взять свои слова обратно, не ущемив своего достоинства и не поколебав своего авторитета.

Если я с порога, без околичностей брякну, что я сам предлагал другим предприятиям быть нашими заказчиками, старик только зря разгорячится. Нет, здесь нужна дипломатия, нужна гибкая тактика, здесь психологический изыск сулит больше успеха, чем твердолобая принципиальность.

— Письмо я возьму с собой, — бросил я в страдальческое лицо Анни. — А если доктор Кортнер спросит про письмо, передайте ему, что я все улажу.

Выражение ее лица становилось с каждой минутой все более страдальческим; бедняжка снова оказалась между двух огней.

Тогда я добавил:

— Если он чего-нибудь от вас захочет, сошлетесь на инструкцию или просто-напросто переадресуйте его ко мне.

До сих пор доктор Кортнер не рисковал со мной связываться и рискнет лишь тогда, когда не останется другого выхода, когда он будет драться за свое кресло. Да и фрейлейн Зелигер тоже ничем не рискует, потому что к ней, секретарше шефа, Кортнер подходит не иначе, как в белых перчатках.

Я позвонил Боскову.

— Письмо у меня. Оно малость залежалось у нашего друга Кортнера.

— Головотяп проклятый! — разъярился Босков.

— Я сейчас загляну в машинный зал, а потом поднимусь к вам.

— Договорились.

Я набрал номер машинного зала. Трубку сиял Леман, Лемана ни с кем не спутаешь из-за его саркастического тона и вечной присказки «Ну, в чем дело?».

— Очень занят?

— У Вильде время для тестов, — сообщил Леман почти радостным голосом. — Он ищет ошибку, из чего следует, что мы все как дураки сидим вокруг, пока по приказу сверху пропускается гигантская программа Вильде.

— Через пять минут буду у вас.

Я прошел в новое здание, в машинный зал. Если Босков своими глазами увидит шефово «Не представляется возможным», он наверняка потребует принципиального разбора, то есть именно того, от чего я только что уклонился. Но теперь для начала следовало выяснить, можем ли мы вообще помочь Папсту. Если да, пусть Босков, который связан незримыми узами с каждым партийным секретарем, сам позвонит в Тюрингию.

В операторской не было ни души. Все дежурные программисты столпились в соседнем, главном зале, откуда сперва не доносилось ни звука, кроме гудения вентиляторов. За пультом сидела одна из наших многочисленных девочек, по должности лаборантка, во всяком случае, я припоминаю, что несколько месяцев назад видел, как она снимает рентгенограммы в фотометрической лаборатории, и, наблюдая ее ловкие, отработанные движения, я подумал, что хорошо бы при случае перебросить ее к Леману, выучить на оператора, так как я и по сей день не одобряю, когда лаборантки приобретают слишком узкую специализацию.

В настоящее время эта девушка с трудом удерживала слезы, потому что за спиной у нее торчал Леман и смотрел ей на руки. Это хоть кого выведет из терпения. У Лемана соломенно-желтые волосы, он среднего роста и вечно корчит нервные гримасы либо моргает от усталости. Возле лаборантки у пульта сидел Вильде с компилирующей программой, толстой, как энциклопедический словарь. Вильде тогда было двадцать восемь лет, как и Леману. С легкой руки Шнайдера к нему прилипла кличка Снежный Человек. Потому что Вильде — настоящий гигант — почти два метра роста и почти сто килограммов веса; даже при моих метре восемьдесят пять, хотя сложение у меня не атлетическое, а скорее сухощавое, я выгляжу рядом с ним почти хрупким.

Вильде приветствовал меня с церемонной, прямо-таки, японской вежливостью; несмотря, нет, пожалуй, именно благодаря своей устрашающей внешности он самый вежливый человек во всем институте, и это имеет свою предысторию. Поздоровавшись, Вильде пытливо заглянул мне в лицо и склонился над своей программой. Всякий раз, когда Вильде сидит у ЭВМ с сетевыми планами, он глядит на меня молча, испытующе, словно у него накопилось множество вопросов, которые он покамест не может облечь в слова. Я состроил «лицо без выражения», потому что привык скрывать за ним свои чувства и мысли, которые никого, кроме меня, не касаются, и не спросил даже, что он тут проверяет.

Вильде снова углубился в свою программу.

— Прошу прощения, — сказал он девушке ласковым голосом. — Где мы остановились, дайте адрес.

— Девятнадцать сто тридцать восемь, — отвечала девушка, сидевшая от него по правую руку.

— Минуточку! — Вильде полистал свой справочник. — Мы будем продолжать с ячейки девятнадцать сто сорок четыре.

Она набрала адрес, но, разумеется, допустила ошибку, и Леман не преминул отреагировать на ее промах, спросив дребезжащим голосом: