Киппенберг

Звонил Босков. Один бог знает откуда. Понять его было нелегко, он здорово запыхался и все твердил что-то о трудностях и возможностях и об одном условии.

— Плохо слышно! — орал я в аппарат. — Какое условие? Вы про что?

— Гарантии, мой дорогой, — пыхтел Босков, — какие у нас есть гарантии, что мы вообще сможем бросить на это дело все силы? Словом, чтобы не ходить вокруг да около: Ланквиц с нами или по-прежнему сует нам палки в колеса?

Как я мог сейчас, по телефону, да еще при такой слышимости, объяснить Боскову, что согласие шефа, равно как и его отказ, не играет ровным счетом никакой роли, пока и поскольку мы, в том числе и я, согласны только на целое, и даже больше чем на целое, без каких бы то ни было уступок? Как я мог объяснить, почему вот уже который день я пытаюсь разобраться в своем «я», что-то ищу в себе, а что именно — и сам еще не знаю.

— Шеф будет подыгрывать, — сказал я. И с интонациями почти угрожающими: — Можете на это положиться!

Мне и впрямь пришла в голову мысль, что, если Ланквиц заартачится, придется ему напомнить о некоторых его махинациях, может, это и не совсем по-джентльменски, но, чему быть, того не миновать. Впрочем, я был рад, что сегодня мы не увидимся с Босковом. Он сам мне сказал, что поздно освободится.

Взглянув на часы, я решил поехать домой и сложил материалы, которые принес из архива. Я прошел мимо машинного зала. Там все еще работали на тюрингцев. Леман был полон решимости, если понадобится, проработать всю ночь.

— Ну какую там ночь! — воскликнул Мерк. — До десяти, самое позднее до одиннадцати Робби все сделает.

— Если, конечно, у нас опять не выйдет из строя печатающее устройство, — пробурчал Леман.

Мерк доверительно отвел меня в сторону.

— Послушай, может, Кортнер… Ну, потому что у него дочь сбежала…

— Ты что, тоже принялся за сплетни?.. — спросил я.

— Не лезь в бутылку, — взмолился Мерк, — меня его дочь вообще не интересует, я просто хотел тебе сказать, что у Кортнера не все… — Он тычет себя пальцем в лоб. — Ей-богу, он тронулся, он ошибочно запрограммирован…

Я не дал ему договорить.

— Уймись, — сказал я, — в конце концов, ты говоришь о заместителе директора.

— Само собой, о заместителе, о ком же еще, — сказал Мерк, нимало не обескураженный моим замечанием, — итак, господин заместитель директора изволили тронуться, и с этим ничего не поделаешь. Или, может, ты мне объяснишь, почему он после конца рабочего дня — пять уже давно пробило — вдруг заявился к нам, улыбаясь во весь рот поганой такой улыбочкой, и простоял минут пятнадцать возле пульта, и слушай, о чем мы говорим, хотя два года подряд он нас в упор не видел? Для меня этот случай не требует объяснений.

Я задумался. Может, стоит сегодня же вечером переговорить с Ланквицем? Я позвонил. Было без малого семь. У Ланквица никто не ответил. От вахтера я узнал, что шеф покинул институт примерно час назад. Я позвонил Ланквицу домой, но и там никто не подошел к телефону. Возможность была упущена.

Я поехал домой. До поздней ночи сидел я над нашими прежними публикациями, вернулся к математической регрессии, к методам Монте-Карло и градиентному методу. Я с головой ушел в свое занятие, но, по мере того как мной овладевала усталость, мысли мои начали разбредаться, и мне все трудней становилось сосредоточиться.

Не успели мы на какой-нибудь десяток шагов выйти за границы нового здания, как мгновенно возник Кортнер, сперва у меня в кабинете, потом — в машинном зале. Я подивился его чутью. Он сразу унюхал, что происходит нечто необычное. И разве Трешке, наш универсальный гений, еще позавчера не прорицал мне, как обрадуется народ, когда и в старом здании будет положен конец расхлябанности? Придется брать в расчет и Кортнера. У него есть личные заботы, которые повышают чувствительность человека и одновременно усиливают его тревожную мнительность. До сих пор Кортнер воспринимал всякое действие нашей группы, коль скоро оно выходило, на его взгляд, за пределы чистой теории, как личную угрозу. А почувствовав личную угрозу, человек изготавливается к обороне. Кортнер умел взвалить на шефа заботы о своем месте, а я знал, как внимательно прислушивается Ланквиц к нашептываниям Кортнера. Перед нами была большая и нелегкая задача. И на успех можно было рассчитывать лишь при согласованном взаимодействии всех отделов. Но уже первая открытая попытка перешагнуть границы нового здания мобилизовала те силы, которые делали подобное взаимодействие невозможным. Из этого заколдованного круга без столкновения не вырваться.