Кир

Гигантский столб пламени, разросшийся в огненный гриб, по словам капитана датского рыболовецкого сейнера-траулера Кнуда Харальда, был виден с расстояния пятидесяти двух морских миль, и более впечатляющего зрелища он в своей жизни не наблюдал (а он вообще-то всего повидал!).

Вскоре же, повествовал мой спаситель, с неба посыпался каменный дождь, оставивший множество вмятин на палубе корабля, а по океану прокатились валы волн высотой с небоскреб, повредившие разом рули управления и порвавшие в клочья сверхпрочные якорные цепи.

Огромное судно водоизмещением в 26 тысяч тонн швыряло по водам, как жалкую щепку, и, казалось, спасения не будет.

Кто верил в Судьбу – молились о спасении, а те, кто не верил, – Её проклинали.

Загадочным образом в конце всего этого светопреставления они оказались не где-нибудь, а именно у берегов родной Зеландии (тогда-то они и обнаружили меня, беспамятного, в ворохе сетей на развороченной бурей палубе).

– Не Новой Зеландии, расположенной, как известно, в Полинезийском треугольнике на юге Тихого океана, – растерянно повторял битый ветрами морской волк, – а возле нашей уютной малышки Зеландии, омываемой северными морями!

Дорога обратно, насколько я понял из его сбивчивого рассказа, заняла всего ничего.

– В одну минуту, – клялся мне Кнуд, истово крестясь и матерно чертыхаясь, – нас, как по мановению волшебной палочки, перенесло из запредельного Тасманова моря в Балтийское!

– Где Тасманово море, Кир, и где Балтийское? – беспомощно вопрошал у меня и растерянно разводил руками старый капитан.

Не стану ручаться за абсолютную достоверность событий, описанных добрым датчанином: он мог ошибиться в морских милях или, допустим, минутах – однако по факту все совпадало: и страшный взрыв, в результате которого Болс-Пирамид взлетел до небес, и возникшее цунами, и невероятная, почти фантастическая скорость, с которой траулер натурально обогнул земной шар.

Сложней объяснить, каким ветром меня занесло на корабль, плывущий в проклятую Данию: то ли, как можно предположить, стихией взрывной волны, либо мать моя (что вероятней всего!) вызволила меня из бушующего огня и перенесла на корабль.

Я тысячу раз мог умереть – на кресте, от невзгод и болезней, козней и заговоров против меня, в открытом бою или выстрелов из-за угла, и то, что я жив до сих пор, не поддается рациональному объяснению.

Как тут не вспомнить коряво начертанное рукой матери моей на стене нашей дворницкой пророчество от самого Исайи: «Выпьешь до дна чашу ярости моей!»

О, лучше б она не спасала меня, и не случилось тогда бы того, что случилось!

О, когда бы она после смерти с собой помирилась и освободила меня от страшной клятвы – я бы избежал злой участи кровавого убийцы!

О, если бы мог я начать жизнь сначала, о, если бы мог!..

105

Вдруг подумал, проглядывая исписанные страницы моей исповеди, что уже не успею поведать о наших контактах с матерью моей после её трагической гибели на похоронах Иосифа Виссарионовича Сталина-Джугашвили (о чем в свое время меня известил пламенный революционер Макс Петрович Альцгеймер).

Вероятной причиной тому – моя неискушенность в литературных делах: настоящий писатель, наверное, знает, когда и куда именно поместить нужное словечко или событие; у меня же, готов повторить, нет другой цели, кроме как поведать всю правду о себе.

Оттого я, похоже, по ходу рассказа (сознательно или без!) избегал эпизодов трансцендентного свойства, могущих вызвать недоверие к реальному изложению истории моей жизни.

Все как будто откладывал на потом, надеясь найти разумное объяснение едва ли не каждодневным явлениям матери моей с молчаливо кричащим укором в пристальных глазах цвета дождевой воды.

Иногда я пытался о чем-то её расспросить, но единственным внятным ответом мне было молчание, тяжелое, как могильная плита.

В отличие от тени отца Гамлета, по факту, тень матери моей разговоры считала излишними.

– Ты же поклялся, Кир, ах, ты же поклялся! – казалось, кричал тот её взгляд, и вопль этот рвал мою душу на части…

106

На протяжении лет, изо дня в день немой надзиратель потчевал меня пареным просом и квелым стебельком лебеды в подостывшем кипятке вместо чая.

Однако, сегодня с утра, вопреки обычаю, пятеро тюремщиков в парадных мундирах прикатили ко мне в каземат пять инкрустированных черепами столиков на колесиках, заставленных яствами и винами.

Помимо бесчисленных салатов, маслин, начиненных орехом, рыбных ассорти и просто огурчиков пряного посола мне было предложено выкушать: копченую индейку, фаршированного фазана, баранью голову, политую хреном и сметаной, тетерева под шафраном, зайца в медвяной патоке, заливного судака, маринованного осетра, фаршированную щуку, семгу с чесноком и морского ежа с горчицей и хреном.