Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4

– Что с Шундараем? – спросил солдат.

– Пока не знаю, – сказал Коршун. – Я не вру, в самом деле не знаю. А как рука?

– Болит, дергает.

– Может, нарывает?

– Может, и нарывает. У нас же с лекарствами плохо.

– Ну ты держись, возвращайся, ждем тебя.

– Если Шундарай вернется, скажи, что я помню, если что надо...

– Скажу.

– Ты ищешь Надин?

– А где она? В операционной? – Коршун показал на занавеску.

– Нет, она в прачечной, – сказал раненый.

Коршун пошел направо, там было отверстие в стене, тоже занавеска, но небольшая, за ней был склад – полки с лекарствами, бинтами и всякими нужными в санбате вещами. Еще дальше узкая щель вела в прачечную. Там стоял котел с кипящей водой. Два мужика из штрафников кидали в него грязную одежду и мешали ее веслами. Потом белье попадало на наклонные ребристые доски, и санитарки катали его скалками, стирали и полоскали в холодной воде, потом выжимали и развешивали. В яме смешивались горячий пар и холод.

Коршун сразу узнал Надин по красному платочку. Она никогда без него не выходила. На ней была серая одежда, ниже колен, и солдатские сапоги, только короче. Поверх серого платья был надет застиранный белый передник с красным крестом на груди.

Надин почувствовала, что он вошел.

Она бросила в бадью рубаху, которую стирала, и побежала к нему.

– Коршун, как хорошо, что ты пришел! Что там? Что случилось? Я же не знаю, я ничего не знаю!

– Ты можешь в сторону отойти?

Старшая сестра, которая стояла там с блокнотом в руке – проверяла, как они работают, сказала:

– Отойдите на вещевой склад, только ненадолго.

– А мне надолго и нельзя, – сказал Коршун.

Старшая сестра была доброй теткой. Хоть вид у нее был суровый. Здесь все были такие – обтрепанные судьбой, грубые, циничные. Редко встречались такие, как Надин. Как будто бабочка среди навозных мух. Да и работа здесь была у женщин трудная – их ведь мало на фронте. Они остались в тылу, растят там детей, готовят еду и вооружение для фронта, ухаживают за стариками. А здесь лишь доброволки, большей частью из публичных домов. Так говорят – да они и сами не отрицают. Если спросишь, никогда не ответят. Но командиры имеют право на женщин. В этом нет ничего дурного. А обычно бабы обслуживают сразу нескольких.

По-разному бывает. Среди них мало корыстных – да и что за корысть? Из трофеев чего-нибудь? Но какие трофеи в отступающей армии? Говорят, что у ублюдков много женщин, и публичные дома есть, и даже рестораны – у них много всего. А если к ним попадают наши женщины – ну гражданские, когда город или деревню захватят, или пленные из санитарок, – то они над ними измываются, а потом отдают своей солдатне в публичные дома. Там у них бесчеловечные отношения, женщину не считают за человека. У нас все-таки получше. Если ты чего не хочешь, скажи старшей сестре или адъютанту полка, и тебя защитят. Бывает, правда, обязывают – но потому, что у каждого из нас должно быть чувство долга. У санитарок тоже.

Надин – женщина Шундарая. Так было с самого начала. Он как-то был в госпитале, его ранило в очередной раз – задел саблей моджахед. Но обошлось. Тогда как раз было новое поступление, и в санчасть приехала Надин – такая, на всех не похожая. К ней разные люди потянулись, а она стала сопротивляться. Коршун не вмешивался, он даже не знал, как там все это получилось. Но Шундарай никому ее не отдавал. Коршун тогда еще был рядовым, хоть и ветераном. Он пришел в санчасть – Шундарай его послал с запиской для Надин, что не сможет прийти – бьются они в окружении. Коршун пробрался в госпиталь и тогда увидел Надин.

С первого мгновения его охватила такая горечь, потому что у него были, конечно, женщины, но он забыл о них: женщины для солдата – это не основание для чувства. И вдруг он увидел ту женщину, ради которой был готов на все. У нее были легкие золотистые волосы, даже слишком тонкие – они казались золотым маревом, а глаза были голубыми, – она была узенькой и настолько беззащитной, что, казалось, не найдется на свете человека, который посмеет ее обидеть.

Но это только Коршуну так казалось. Он был идеалистом, так его старый доктор в госпитале называл. Потом доктора убили, по глупости, – он остался с последними ранеными при отступлении еще тогда, в позапрошлый бой. Он всех отослал и остался – а ублюдки ворвались скорее, чем успели вернуться с носилками. Ну и, конечно, его растерзали – чего от ублюдков ждать! Тот старый доктор называл Коршуна идеалистом. «Ну какой я вам идеалист, – отвечал Коршун, – видите у меня наколку – это значит, я в лагере сидел». – «В каком лагере и за что ты сидел, неизвестно, – отвечал доктор. – Мы с тобой находимся в театре, в жестоком театре, и, пожалуйста, постарайся не верить декорациям и пышным парикам. Под камзолами видны пиджаки и ватники. И все актеры».