Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

Пройдя по коридору, абсолютно безлюдному и слишком аккуратному, они оказались в сейфе. А может быть, это была патологоанатомическая лаборатория. В общем, нечто научное и закрытое, номерное, как будто сердце «почтового ящика».

В центре комнаты находился длинный стол, покрытый пластиком, на нем какие-то приборы и два компьютера. За компьютерами сидели молодые люди, не обратившие внимания на вошедших гостей. В углу зала за старинным резным письменным столом с бронзовыми канделябрами по углам и с черным прибором столетней давности, которым столько же лет никто не пользовался, сидел Мистер-Твистер, округлый и лысый буржуй. Когда-то, еще до войны, Андрей прочел одноименную поэму Маршака о капиталисте и миллионере, над которым измываются в Стране Советов, хотя он ничего дурного в виду не имел и приехал к ним в гости с туристическими целями. Андрей проникся сочувствием к капиталисту, чего делать было нельзя, потому что издевательства над капиталистами воспитывали в детях настоящих бойцов.

При виде Ильича и его спутников Мистер-Твистер резко поднялся. Он сразу заговорил по-английски, видимо, узнав где-то или догадавшись, что Андрей не учен шведскому языку.

– Рад приветствовать вас, – сказал он. – Давно ждем. Давно. Уже скоро столетие! – Он рассмеялся и смеялся ровно столько, сколько времени потребовалось Андрею, чтобы перевести его реплику.

Бухгалтер строго высказал ему свои сомнения или просто точку зрения, но Мистер-Твистер только отмахнулся. Он представился как доктор Юханссен, сообщил, что в Швеции, кроме Юханссенов, живут только Нильсоны, сам посмеялся своей шутке, а потом спросил:

– А пальчики привезли?

Ответила мадам, а доктор Юханссен слушал ее вполуха и приглядывался к Ильичу.

– Похож, – сказал он наконец, – состарился, но тем не менее похож на иконографический материал. Но мы и тут вас испытаем.

– Меня не следует испытывать, – обиделся Ильич. – Ты так ему и скажи, Андрюша. Меня сама жизнь испытывала, меня враги испытывали, а также ренегаты из партии.

– Понял, – ответил Юханссен. – Совершенно с вами согласен. Но и вы должны признать, что сложилась совершенно невероятная и даже парадоксальная ситуация. Вклад получает человек, которого не может существовать, хотя бы по причине возраста. Вы же не станете утверждать, уважаемый господин Иванов, что родились в 1870 году?

– Я ничего не стану утверждать, – ответил Ильич. – Надеюсь, вам известен принцип презумпции невиновности? Так что вам самому придется доказывать, что я самозванец. Но учтите, что мои товарищи уже верят мне.

– Но физические законы против вас, господин Иванов!

– А что вы знаете о физических законах? – уверенно возразил Ильич, словно давно уже внутренне отрепетировал ответы. – Мы их изменяем все последние годы. Суть прогресса заключается именно в том, чтобы доказать, что незыблемых законов не существует.

– Есть пределы! – воскликнул Юханссен. – Есть же разумные пределы!

– Когда в ноябре 1917 года мы устроили революцию, – возразил Ильич, – нам никто не верил. Меня именовали кремлевским мечтателем. И что же – моя держава все еще существует.

– Вряд ли это сегодня ваша держава! – нашелся Юханссен. – Россия строится на отрицании коммунизма, который, кстати, рухнул и во всей Восточной Европе.

– Не играйте словами! – возмутился Ильич. – Это временное тактическое отступление, не больше того. Для того, кстати, мы и оставляли у вас некие ценности, чтобы в случае трудностей предусмотренного вами характера с их помощью повернуть ход истории.

– Для того чтобы повернуть ход истории, – улыбнулся Мистер-Твистер, – потребуется куда больше средств, чем мы можем вам предложить.

– Не вам судить, – отрезал Ильич. – Надеюсь, вы не заглядывали в шкатулку?

– А как мы можем заглянуть, если ключа нам никто не давал?

– А без ключа как вы могли узнать, много там средств или недостаточно? – Ильич уткнул перст в тугую грудь Мистера-Твистера.

– В шкатулке такого размера и веса, – сказал главный бухгалтер, который до того стоял молча и совершенно неподвижно, – не может уместиться крупное состояние.

– А мы посмотрим! – воскликнула тут госпожа Парвус, которая помнила о своих процентах. – Мы посмотрим сами, что там лежит!

– Они наивно полагают, – сказал Ильич Андрею по-русски, – что мы со Свердловым стали бы пачкаться ради нескольких тысяч долларов.

– Разумеется, – не удержался Андрей и показал, что информирован лучше, чем от него ожидали. – Если учесть, чьи это драгоценности.

– А чьи? – удивился Ильич, словно ему никто не сказал об этом.

Впрочем, не исключено, что он не знает правды. Ну и пусть не знает.

– Государственные, – уклонился от ответа Андрей.

Бухгалтер спереди, Мистер-Твистер сзади провели делегацию дальше, на этаж вниз, где тоже были коридоры и двери по сторонам, но модерном там уже не пахло – скорее было похоже на военную базу; даже цвет стен, покрашенных шаровой масляной краской, напоминал о бортах военных крейсеров.

В очередном помещении, аскетичном, как анатомический театр, их поджидали две молчаливые женщины, не знавшие личной жизни и радостей материнства.