Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

Александрийский отступил на шаг под ударом Лидочки, но удержался и даже смог обнять ее за плечи, защищая и останавливая. За это мгновение Лидочка уже поняла, что ей надо делать, – она вырвалась из рук Александрийского и обернулась к открытой двери, ожидая, что там появится лицо убийцы. За дверью была лишь темнота. Лидочка захлопнула дверь.

– Скорее! – прохрипела она, потому что от напряжения не могла говорить иначе. – Заприте! Он там!

– Лидочка, – сказал Александрийский, он уже стоял рядом, отстраняя ее от двери, – успокойтесь, ничего не случилось, садитесь!

– Нет, заприте, заприте! Вы ничего не понимаете!

– Ничего не понимаю? Совершенно точно, – согласился Александрийский, по-вольтеровски улыбаясь. – Но польщен таким поздним, а вернее, ранним визитом.

Лидочка замерла. Прислушалась.

Никто в дверь не ломился.

– Что случилось? – спросил Александрийский. – На вас лица нет. – Тут он увидел, что Лидочка босая. – Сейчас же идите на ковер! Вы же простудитесь!

– Вы ничего не понимаете!

– Всему следует искать самые элементарные объяснения. Я бы сказал, что некто очень страшный попытался войти к вам в комнату и посягнул на вашу девичью честь.

Александрийский продолжал улыбаться, и Лидочке стало противно, что по ее виду можно подумать такое. «Он, наверное, думает, что я сама кого-то пригласила, а потом испугалась. Он же старый, ему все кажется смешным…»

– Вы ничего не понимаете! – сказала еще раз Лидочка и перешла на ковер – на ковре ступням было теплее.

– Куда уж мне, – сказал Александрийский. – Я бы пожертвовал вам мои шлепанцы, но они, к сожалению, на мне.

– Он ее убил! – сказала Лидочка. – Понимаете, он ее убил, а потом хотел убить меня, потому что я видела.

– Что видела? – спросил Александрийский.

– Марта ушла, я одна была, я думала, что это Марта вернулась, а это она лежит, вернее, сидит на полу…

Рассказывая, Лидочка понимала, что Александрийский ей верит или почти верит, но, даже веря ей, слушает это как историю, приключившуюся с молоденькой девчушкой, у которой действительность и ночное воображение настолько перепутаны, что она и сама не знает, где же проходит грань между ними.

– Вы уверены? – сказал он, когда Лидочка в нескольких сбивчивых фразах рассказала о том, как нашла Полину и как потом за ней гнался убийца. – Вы уверены, что эта женщина была мертва? И тем более убита?

– Но я же ее трогала!

– Вы трогали ее в темноте? Не зажигая света?

– Я видела – у нее глаза были открыты…

– И вы ни разу не видели вашего преследователя?

– Я слышала. Этого достаточно. Я ничего не придумываю! Да он же вазу в коридоре свалил!

– Это не вы?

– Это он, честное слово – он.

– Этот грохот и заставил меня подняться, – сказал Александрийский. – Я сидел работал – не спалось. – Он показал на бумаги, разложенные на столе под лампой. – И тут услышал страшный грохот… потом появились вы! И знаете… – Улыбка, не исчезнув с лица, вдруг стала смущенной, может быть, неверное тусклое освещение в комнате было тому виной. – Такая тишина и пустота, словно уже наступил конец света. Я его ждал чуть позже… И вдруг – грохот, топот, и влетаете вы, как летучих конников отряд. И жизнь вернулась, но не успел я обрадоваться этому, как обнаруживается, что и вы – черный посланец, дурной гонец, таким еще не так давно отрубали головы… Не сердитесь, милая Лида, сейчас я отправлюсь вместе с вами, мы поднимемся и обнаружим, что никакой Полины в вашей комнате нет, что вам все померещилось.

– Вы так говорите, будто я ребенок, а людей не убивают.

– Людей у нас убивают. И слишком много, и, боюсь, будут убивать еще больше. Но не так, Лида, а по правилам убийства. Книга убийств именуется у нас Уголовным кодексом, а сами основания для убийств – статьями.

Александрийский запахнул халат и сказал:

– Вам придется взять мои ботинки. У меня небольшая ступня. Я бы пожаловал вам шлепанцы, но для меня надевание ботинок – операция сложная и длительная: я с трудом нагибаюсь. А шлепанцы уже на ногах.

Лидочка послушно надела ботинки. Они были удобно разношены, хоть и велики. Время двигалось медленно – профессор все никак не мог завязать пояс. Лидочка смотрела на его длинные, тонкие, распухшие в суставах пальцы – как они неуверенно двигались. И она поняла, что профессор был старым и больным человеком.

– Пойдем, покажите мне сцену преступления, как говорит моя старая подруга Агата Кристи, не знакомы?

– Нет, я не слышала о такой подруге. – Зачем он говорит о каких-то подругах?

– Разумеется, мы должны были первым делом позвонить в Скотленд-Ярд, – продолжал Александрийский, направляясь наконец к двери. Халат у него был темно-вишневый, бархатный, чуть вытертый на локтях, с отложным бархатным воротником – дореволюционное создание, похожий был у Лидочкиного папы. – Но у меня в комнате нет телефона, а в Москве нет Скотленд-Ярда. Впрочем, если вы правы, мы позвоним в МУР из докторского кабинета, и с рассветом примчатся бравые милиционеры. Сколько сейчас времени?

Лидочка поглядела на свое запястье – часов не было, часы остались в комнате. Александрийский заметил это движение и сказал:

– Двадцать минут седьмого.