Лидочка, пятясь, стала отступать, нащупывая ступеньки каблуками сапог и на третьей или четвертой ступеньке она чуть-чуть ошиблась и ударила каблуком о ступеньку – почти неслышно, но все же.
Фигура распрямилась.
Лидочка ожидала увидеть того восточного парня в джинсовой куртке.
Куртка была джинсовая, похожая, и брюки были похожими, но надеты они были на Лариску с шестого этажа, жертву вчерашнего нападения.
Лариса стояла, напряженно прислушиваясь, и, видно, сама боялась.
Лидочка, чуть успокоившись, спросила:
– Лариса, вы меня ждете?
– Ой, – откликнулась Лариса. – А вы почему сверху идете?
– А я тебя испугалась, – ответила Лидочка, сообразив окончательно, что Лариса не представляет для нее опасности.
– А я к вам, – сказала Лариса, опомнившись. – Мне на минутку.
– Тогда заходи.
– Нет, мне два слова только, я могу и здесь.
– Заходи, заходи, я не хочу с тобой разговаривать на лестнице.
– Это правильно, – согласилась Лариса.
Лидочка открыла дверь и пропустила Ларису внутрь. Она зажгла свет.
В домашних условиях, без макияжа, Лариса казалась не такой эффектной, зато была милой простушкой, и в этом было свое очарование – она казалась похожей на германскую молочницу с какой-то старой открытки, ей к лицу была бы широкая яркая юбка до земли, белый передник, пышные рукава, открывающие руки выше локтей. И, конечно, золотые по плечам локоны. На самом деле локоны были туго стянуты резинкой и лежали на спине. Хорошие волосы, еще не испорченные перекрасками и химией. Но это скоро пройдет.
– Заходи в комнату.
– Не буду. Я тут скажу.
– Как твой друг?
– Алик? Петрик? Он из больницы сегодня сбежит. Уже все готово. Вы не настучите?
– Нет. Не настучу. Ему там угрожает опасность?
– Еще какая. Они на него не случайно наехали, вы ж понимаете?
– Наверное, если такую стрельбу подняли. Хорошо еще, что в тебя не попали.
– Я тогда об этом не думала.
– А ты откуда этого Алика знаешь? – Они стояли в коридоре. Лариса не говорила, ради чего пришла, а Лидочка задавала пустые вопросы.
– А Петрика я давно знаю. Он же наш, пресненский. Из нашей школы. Он раньше кончал. А меня он помнил, я рано расцвела.
– Ты себя высоко ценишь.
– А то кто же оценит? Это я так, шучу, вы не обращайте внимания. Я к вам пришла, потому что Алик просил. Ему-то к вам нельзя, мы не знаем, кто здесь наводит.
Лидочка чуть было не сказала, что уверена в гнусных деяниях коменданта, но осеклась – даже если Лариса решит, что это шутка, у кого-то другого может не оказаться чувства юмора.
– Алик просил у вас выяснить: вас милиция допрашивала?
– А зачем ему знать?
– Ему ничего от вас не нужно. Но он не хочет впутываться. Честное слово, он нормальный, не рвань какая-нибудь. Он бизнесом занимается, а на него наехали.
– Со мной говорили в милиции.
– Вы сказали, что видели?
– Я сказала, что запомнила номер машины.
– Но люди?
– А Алику хочется, чтобы я их опознала?
– Нет, что вы! Наоборот! Иначе они вас уберут, точно! Надо их знать, поэтому и в милиции скажите, что никого не узнали. Петрику это до лампочки, потому что он их всех все равно знает, а кого не знает, те по найму работают. И в милиции твердо скажите – не помню. Никому это сейчас не нужно. А Алика могут пришить.
– Но я в самом деле никого не видела.
– Вот и умничка, – сказала Лариса и неожиданно поцеловала Лидочку в щеку.
Лидочка замерла от такой фамильярности, а Лариса уже открыла дверь и скрылась в полутьме лестничной площадки.
Застучали ее каблучки.
Лидочка закрыла дверь. Никому не нужна твоя наблюдательность. Все понимают, что ничего, кроме опасности, она не принесет. Удивительно: все – и милиция, и жертва – просят ее не видеть, не слышать и не замечать. И даже примкнувший к ним комендант.
«Какое счастье, что я и на самом деле ничего не знаю, не замечаю и не вижу».
Глава 5
Что в шкатулке?
Позиция полного нейтралитета дала трещину уже следующим утром.
Движимая совестью, которая жестоко казнила ее за трехдневное безделье, Лидочка заработалась допоздна. В результате проснулась в десять от телефонного звонка, но подниматься не стала, дала телефону отзвонить. Снова задремала – и тут опять телефон! Она понимала, что попала в осаду. Однако терпела, сопротивлялась, но и не могла больше спать.