Кир Великий. Первый монарх

Однако и это уже было не так. Теперь, когда мир Ахеменида простирался от Бактрии до Милета на берегу «закатного моря», караваны начали совершать путешествия через континенты к морским портам. Милет благоденствовал, и его ученые покидали город ради исследований или преподавания и богатели на этом. Его блудный сын Пифагор закончил эксперименты в Египте и поплыл на запад, чтобы преподавать в новом медицинском центре в Кротоне на берегу будущей Италии. На западном побережье той же самой Италии надолго обосновались этруски, еще раньше переселившиеся сюда из Анатолии; они стали возить за море свои искусные изделия из металла. В их городах, стоявших на холмах, особенно в Тарквинии, испытало возрождение этрусское искусство; художники украшали даже стены каменных могил живописью, выказывающей новое мастерство. В наследство они получили утонченность Крита, строгость Египта и непринужденность Сирии. Однако эти художники перестали рисовать человеческие фигуры контуром; они придумали портреты людей и привнесли в них особую живость.

Через море от этрусских поселений раскинулись торговые порты карфагенян — потомков финикийцев, начавших новую жизнь в Северной Африке. Корабли Карфагена соперничали с этрусскими торговыми судами и превосходили их в путешествиях через западные морские ворота. Лишь одни карфагеняне осмеливались пускаться в плавание к новым берегам по неизведанному океану.

Эпоха открытий началась неожиданно. Такие предприимчивые люди, как фокийцы — вытесненные приходом в Ионию персов, — поняли, что, кроме Средиземного моря, которое они называли Средним, существуют другие моря. Границы греческих мифов, Геркулесовы столбы на западе и горы Колхиды, достигнутые аргонавтами на востоке, не мешали их судам заплывать дальше, в неизвестные воды.

О новых открытиях был осведомлен Писистрат из Афин. Этот просвещенный тиран завершил строительство каменного акведука, который впервые снабдил текущей водой его город, и собрал победные песни гомеровских поэтов в единую письменную книгу «Илиада». Она, в свою очередь, познакомила его народ с сильными традициями их предков, этих благородных путешественников, которые оказались сильнее в искусстве фехтования на мечах, чем анатолийские греки из Трои, хотя обе стороны поддерживали одни и те же боги. У афинян, слушавших чтение «Илиады», возникал вопрос: не мог ли хорошо выкованный железный меч принести лучшие результаты, чем достигнутые вмешательством Артемиды, не мог ли человек и герой бросить вызов судьбе?

Писистрат одновременно и продолжал традицию, и способствовал новым исследованиям — вслед за любителями дальних странствий, фокийцами и карийцами из Ионии — колонизацией большого полуострова в восточном Эвксинском море. Морские путешествия афинян к этому далекому Херсонесу могли иметь целью контроль над стратегически важным проливом Дарданеллы, который греки все еще называли Геллеспонтом, морем эллинов. На том же проливе продвигавшиеся вперед персы установили свои пограничные посты. Но за все это время между ними не произошло ни одного столкновения, поскольку персов интересовала лишь суша, которую они захватывали, а афиняне и спартанцы придерживались своих морских путей.

Как ни странно, но Писистрат фактически подражал Киру. Он посылал молодые и более энергичные семьи возделывать соседние берега и колонизировать далекие побережья. Афинская политика децентрализации имела, конечно, свою цель. Она держала неугомонную молодежь на расстоянии и, соответственно, делала пребывание в должности Писистрата более надежным. Однако еще более странным было то, что если двойственная политика греческого тирана служила росту величия и территории его города, то переселение народов, организованное Киром, должно было понизить Вавилон до уровня остальных столичных городов. В то время греки стремились получить выгоду для своих городов-государств, а Кир Ахеменид трудился над созданием империи.

* * *

Низкопоклонство жителей Вавилона не приносило Киру никакой радости. Однако и уехать оттуда он не мог. Устроенная им перетряска общественной структуры вызвала враждебное отношение среди могущественной Мар-бану, которая оказалась лишенной большей части рабов и привилегий. Под безразличным Набонидом знать чувствовала себя комфортно в своих поместьях. Новый царь ожидал, что она будет полезна другим, и реализовать такую концепцию старым семьям было очень трудно. По мере того как проходили месяцы, магнаты Вавилона все сильнее чувствовали ностальгическое сожаление о безобидном мистицизме Набонида, военной славе покойного Валтасара, впечатляющих общественных сооружениях Навуходоносора и славе Вавилонии, владычицы мира.

В стенах города эта вражда нашла свое выражение в жалобах на привилегии иностранцев — варваров, носивших штаны и придумывавших законы, о которых Саргон понятия не имел.

— После Саргона справедливости не было.

Зная об этой скрытой враждебности, Кир потребовал от Римута что-нибудь с этим поделать.

— Мы придумаем песню, — решил опытный Римут. — Ничто не влияет на вавилонян больше, чем уличная песня.