Кира Вайори (СИ)

Сначала мы по узкому коридору пришли в самый конец в просторную комнату с четырьмя огромными окнами. В ней не было ничего, кроме теннисного стола.

— Йан учил меня играть, — сказал Шокер с улыбкой. — Кончилось это тем, что однажды я так загонял его, что он упал и вывихнул руку. Больше он со мной не играл.

Мы пошли по коридору обратно.

— Здесь, — он махнул рукой на одну сторону. — Здесь одно время были гостевые спальни, потом в них жили мои дети. А напротив — ещё две спальни.

Он открыл дверь:

— Это комната Йана.

Я заглянула с порога. Комната была пуста, только в углу стоял довольно старой модели музыкальный центр и стеллаж, заполненный под завязку дисками.

— Не поднимается рука избавиться от этого. Йан очень долго собирал свою коллекцию, большинство с изнанки притащил. Не знаю, почему он с собой не забрал после свадьбы. Куда теперь это деть, не представляю… А вот это — моя комната.

Я рассчитывала увидеть голые стены и пару стульев, но была разочарована.

Оптимистичные сиреневые полосатые обои. Но их почти не видно за множеством плакатов и рисунков. Плакаты — что-то из жизни рок-музыки, рисунки — какие-то карандашные наброски, лица, человеческие силуэты.

Неширокая кровать, по-холостяцки придвинутая к стене, небрежно наброшенное на постель одеяло, а сверху ещё и клетчатый плед.

Письменный стол, такой обычный, ученический, со старым-старым компьютером, какой-то дурацкой настольной лампой и кучей книжек, половина из которых на гатри, половина на русском. Обкусанные карандаши в полинялом деревянном стаканчике. Полустёртый ластик.

Щербатый скейтборд в углу. И там же теннисные ракетки в прозрачном пакете и рядом поношенные кроссовки, в которые сегодня вряд ли влезла бы нога Шокера.

— Так вот ты какой на самом деле, Андрей Клайар…

— Разочаровал? — усмехнулся он.

— Нет. Но ждала другого. Думала — очередной муляж жилища. А ты, оказывается, когда-то был живым.

— Здесь я себе это позволяю. В своём доме раньше тоже позволял. Теперь только здесь.

— Что за рисунки на стенах?

— Мои, — равнодушно отозвался он. — Давно когда-то баловался.

Я вышла на середину комнаты, хорошенько осмотрелась вокруг и повернулась к Шокеру.

— Нельзя тебе этот дом продавать.

Он повёл плечами и сказал задумчиво:

— Есть вещи поважнее ностальгии. И есть долги важнее всех вещей.

— Это что, стихи?

— Да.

— Только не говори, что твои. Я этого не перенесу.

Он рассмеялся, пожал плечами и ничего не сказал. Вот и пойми его.

Мой телефон затренькал. Я вынула его из кармана.

— Да, Миша.

— Ты где?

— Гуляю.

— Я всё закончил, давай я к тебе навстречу выйду.

— Не надо, Миша.

— Почему? — удивился он.

— Мишенька, если я сегодня вернусь, то я вернусь сама. Не надо меня встречать.

— То есть как «если вернёшься»? — испугался он.

— Вот так, Миша.

Он молчал долго, будто ждал от меня каких-то пояснений. Не дождавшись, буркнул:

— Ладно, я понял.

Я опустила телефон в карман.

— Я сейчас был у Нарратора, — подал голос Шокер. — Припёр его к стенке. Так что я всё знаю.

— Что ты знаешь?

— Ох, ну вряд ли совсем уж всё, на это я не надеюсь. Но многое. Про выходку Альдона, про то, кем он тебе приходится. И про то, в чём же ты мне врёшь: этот рыжий ведь тебе и не муж вовсе.

— Да, видимо, ты неслабо припёр Марека. Или стенка была раскалённая.

— Просто был серьёзный мужской разговор, — вздохнул Шокер. — Я ему объяснил, что, когда я интересуюсь тобой и твоими делами, это не любопытство и даже не вежливость. Это личное. Это моё личное.

— И что Марек?

— Разозлился.

— Почему?

— Не знаю. Возможно, я — не совсем то, чего он хотел бы для своей сестры. Или даже совсем не то.

— Да уж, меньше всего для своей сестры он хотел бы…

— Чего? — напряжённо уточнил Шокер.

— А, неважно. Я завязала высказывать мужчинам претензии. Всё у нас с тобой в порядке, Шокер, всё именно так, как единственно возможно.

— Да что ты? В порядке? Да у нас всё никак, Кира, — он внимательно посмотрел мне в лицо. — Никак.

— Шокер, не надо.

— Я тебе удивляюсь. Да что там — восхищаюсь тобой! Ты как-то умеешь с этим «никак» смириться.

Я покачала головой:

— Не умею, Шокер. Умела бы — не устроила бы вчера этот позор с танцами. Я ж всё тебе назло делала. За то, что с Лали любезничал. Как будто бы непонятно было, что ей тоже нужно и хорошее настроение, и выход в свет, и не чужая она тебе, у вас общий ребёнок… Но я всё-таки пошла и оторвалась по полной… А ты говоришь, умею смириться. Три раза «ха-ха»… Ты, кстати, прости меня за всё это. Стыдно теперь.

— Ты вчера красивая была. Очень. Невероятно, — тихо сказал он.

А я взбесилась:

— Не смей об этом!

— Да почему?!

— Альдон тебя опередил с этим комплиментом. И теперь, наверное, кто бы ни сказал, что я красивая, буду в первую очередь эту мразь вспоминать.

Он подошёл поближе и взял меня за плечи.

— Ты, наверное, сильно испугалась, кроха?

— Нет. Просто очень гадко.

Он осторожно обнял меня и стал поглаживать по спине, как маленького обиженного ребёнка. Но мне совсем не хотелось быть для Шокера ребёнком. У меня было и есть, с кем чувствовать себя ребёнком.

— Андрюша, поцелуй меня.

Он прижался губами к моей макушке.

— Нет. Не так.