Кирилл и Мефодий

«Слышала, что Мессия придёт, глаголемый Христос; и когда придёт, возвестит нам всё». Тогда Иисус тоже признался ей: «Я и есть, говорящий с тобою».

Тут как раз возвратились ученики. Велико было их молчаливое удивление при виде Учителя, беседующего с чужестранкой. Она же, будто опомнившись, поспешила уйти, и от волнения даже забыла у источника свой водонос. А в городе подняла всех на ноги рассказом о незнакомце-пророке, знающем всю её жизнь. Толпа тотчас повалила к колодцу, самаритяне умоляли Христа пожить у них, и многие восклицали, обращаясь к женщине, что не только по её словам уверовали, ибо и сами теперь знают: «Сей есть воистину Спаситель миру, Христос!»

…Вот чем расположил Константин своего гостя. Он возвращал его в родную Самарию, к той позабытой, думалось, уже навсегда родне, которая вдруг испила живой воды. И когда ромей почтительно попросил оставить ему на время книги, которые самаритянин принёс с собой, — для более внимательного знакомства с ними, — стал ли тот перечить? Так в руках Философа оказалось поистине редкостное для книголюба сокровище — самаритянское Писание, оно же Пятикнижие Моисеево, древнейшая часть Библии. Всё, что было сверх этого канона, как он знал, староверы из палестинской Самарии за своё и за истинное не признают.

Для него тем самым приоткрывалась возможность мысленно перенестись во времена, когда у первенцев единобожия ещё не было раздоров из-за неправильно толкуемых букв и смыслов. И потому, в обход мерного распорядка жизни в гостях, ему захотелось сейчас же уединиться и, накрепко затворясь, испросить в горячей молитве помощь и вразумление, чтобы стихи книги Бытия, почти наизусть знакомые по греческой Библии, явились и для него в своём первородном шёпоте и шелесте.

Нет, он вовсе не был — как бы теперь кому-то захотелось его назвать — полиглотом. Его не обуревала жадность к звучащей плоти любой и всякой непонятной речи. Тщеславие всезнайки, спешащего ради рукоплесканий поглощать новые и новые языки, добавлять их в хрупкую копилку, что так беззащитно качается на шейных позвонках, он посчитал бы суетным и даже крайне опасным — и для копилки, и для позвонков. В своём отношении к неизвестным языкам он старался равняться на иной пример — на смирение апостолов Христовых. Они ведь не учились в школах ни греческому, ни латыни, но однажды — за истовость своей веры — были чудесно утешены и поощрены сошествием на них дара речи и понимания неизвестных доныне языков. И люди из этих языков, что присутствовали при событии, искренне восхитились: откуда им такие дары?! Только свыше! Потому что по человеческому хотению такое невозможно.

А с самаритянином не подобное ли произошло? Когда он через время пришёл к Константину и услышал, что тот читает по его книгам «без порока», то, изумясь, «возопи великым гласом и рече: воистину, иже во Христа веруют, вскоре Дух Святий приемлют и благодать».

Это «вскоре», сказанное им о Константине, впору пришлось и к его внутреннему состоянию. Неожиданно сын самаритянина под впечатлением случившегося пожелал креститься. И вскоре его примеру последовал и родитель.

«Роусьскые писмена»

Нет, жители города явно не желали, чтобы преумный цареградец прятал свой талант под спудом. Захотели показать ему, что в Херсоне, если уж на то пошло, найдутся такие книги, что, может быть, и его озадачат, и ему не дадутся для чтения, как никому здесь до него не дались.

Краткий, всего в одно предложение, рассказ «Жития Кирилла» об очередном, третьем по счёту филологическом испытании, выпавшем в Таврике на долю Философа, настолько выразителен и для всего жизнеописания солунских братьев в такой степени принципиален, что необходимо привести его здесь полностью и именно в первородной старославянской записи:

«Обрете же ту, — говорят о Константине агиографы, — Евангелие и Псалтирь роусьскыми писмены писано, и чловека обрет глаголюща тою беседою, и беседова с ним, и силу речи приим, своей беседе прикладаа различнаа писмена, гласнаа и согласнаа, и к Богу молитву творя, вскоре начат чести и сказати, и мнози ся ему дивляху, Бога хваляще».

Казалось бы, сугубо прозаическое по смыслу своему сообщение. Но стоит обратить внимание на его необычный интонационный строй, на ритмическую поступательность, обеспеченную часто повторяющимся союзом «и». Это и не стихи, пожалуй, но это намеренно ритмизованная речь, и она придаёт событию какую-то необычность, даже торжественность.