Кирилл и Мефодий

Итак, даже в этих ограниченных пределах — от Чёрного моря до Каспийского — не умещался великий и прихотливый Шёлковый в одну-единственную путевую развёрстку. Хочешь, иди на восток Меотским озером и двумя большими реками. Хочешь, держись ближе к Кавказским горам. Уточнение достоверного маршрута византийской миссии затрудняется ещё и потому, что в житиях братьев столица каганата не названа по имени. На основе же скупых источников собственно хазарского происхождения можно сделать вывод, что ко времени их путешествия, то есть ко второй половине IX века, Семендер уже терял статус и облик главного города. Резиденции кагана и бека вместе с дворами знати перекочёвывали в новую столицу, и она располагалась в низовьях Волги, в окрестностях современной Астрахани. Сюда, в Итиль (так звался город), братьям удобнее было идти по озеру и двум рекам, а не южным путём.

Впрочем, в «Житии Кирилла» есть описание неких «безводных мест», достигнув которых, братья и их спутники «жажду не можаху терпети» и долго помучились в поисках питьевой воды. Напоследок Философ, помолясь, испил из источника, которым вначале побрезговали, и вода вдруг оказалась не горькой, как желчь, а студёной и сладостной на вкус. Похоже, такое испытание могло их подкараулить в летнюю жару именно на южном степном и полупустынном пути.

Не являлись ли тогда изнурённым ромеям манящие видения подземных константинопольских цистерн с их нерушимой прохладой, что исходила от чёрных толщ воды? Царственные, подобные дворцам вместилища влаги, ряды высоких и мощных, как в храме, мраморных колонн, далёкие сводчатые потолки, едва проступающие при свете факелов… Но стоило приоткрыть глаза, и снова в чаду марева скалилось солончаками закольцованное пространство пути, будто обречённого на вечные повторения…

Это и есть Шёлковый?.. Впрочем, как бы ласково ни звался, а это он и есть. Тот самый, что и заблудиться позволит, и пропасть разрешит.

Вот уж где задумаешься: а есть ли на земле награды, ради которых стоило бы так напрягать жилы людей и вьючных тварей, заставляя их одолевать пышущие чадом пески? Ладно бы, везли воду жаждущим, хлеб голодным, одежду коченеющим от стужи. Нет, вместо самого необходимого тащат и тащат по лику земли самое избыточное, самое излишнее и чрезмерное, годное лишь для прихоти, для баловства, для потакания нелепым капризам и сумасбродствам, для ублажения уже не человеческой, а сатанинской распущенности. Не старый ли Екклесиаст, схватив однажды такую вот тщету-суету за хвост и не сумев её укротить, опасливо и брезгливо выронил из рук. И вот она ползёт-ползёт, изворачивается, вспухает, бесхвостая, безумная, бесконечная…

Змеится, зыбится Шёлковый, переливается в обманных дымках тонкая ласковая пряжа. Даже пыль из-под копыт и колёс, накрывая цветы серой кисеёй, отдаёт каким-то сложным горчично-пряным, перечно-шафранным, тминно-коричным щекочущим глотку настоем. Бельмастыми озерцами посверкивает вдоль пути горький солевой выпот.

…Не тут ли где-то и возникло перед ними из марева, прикинувшегося каспийским разливом, встречное шествие? Для каравана слишком малое. Для разбойной ватаги очень уж ленивое.

Но оказалось, это не кого-то ещё, а их самих поджидают, радуясь, потому что затомились уже высматривать гостей желанных. Теперь не скучно будет в приятной беседе скоротать остаток пути. Предводитель встречного отряда без устали отвешивал и отвешивал странникам маслянисто-медовые хвалы.

Только ненадолго хватило ему этих сластей. Похоже, очень уж хотел показать, что он и сам, не дожидаясь словесного пиршества, заготовленного в столице, прямо здесь способен одолеть в споре любого заезжего умника. И точно: начав с восхищений, вдруг взял и кольнул насмешкой:

— Всем хорошо ваше царство… А один обычай у вас худой: зачем из разных стран, из разных родов ставите себе царей? Наши же цари — все из одного рода.

Так ли уж все из одного? Чтобы хазарин не очень бахвалился царями своими, Философ ему будто ненароком напомнил:

— Но ведь Бог вместо царя Саула, ничего угодного от него не дождавшись, избрал Давида-царя и род его избрал.

Видя, что молодой ромей тотчас на укор отвечает укором и к тому же знает до подробностей давнюю иудейскую историю, хазарин кольнул с другой стороны.

— Вы держитесь за книги. Из них все свои притчи берёте. Мы же не так. Мы, вобрав всю мудрость в грудь, износим её из себя, а не гордимся, как вы, тем, что в книгах написано.

На что Философ ответил хоть и притчей, но вовсе не книжного происхождения:

— Если встретишь человека нагого и скажет тебе, что много риз имеет и золота, поверишь ли ему, видя, что он гол?

— Нет. Кто ж поверит?

— Вот и тебе говорю: раз уж поглотил ты всякую мудрость, то скажи нам, сколько людских поколений было на свете до Моисея и сколько лет каждый их род правил?

Смолчал хазарский первоборец. Ничего подходящего случаю не выдохнулось из его груди.

Так, перебрасываясь лёгкими колкостями, примеряясь взаимно — ромей к восточной горячности, хазарин к византийской холодности, — доставились в саму столицу.