Кирилл и Мефодий

Немало удивительных примет славянской многочисленности и распространённости Константин с Мефодием обнаружили уже внутри Хазарии. Отменными знатоками славянских земель оказались часто мелькавшие здесь арабские купцы. Добираясь на хазарские рынки и пристани от самого Багдада, они этим вовсе не ограничивались, а постоянно ходили и дальше на север — вверх по Волге. В их речи звучали десятки названий каких-то рек, впадающих в эту превеликую и преизобильную реку; имена неведомых братьям славянских городов или больших сёл, с обитателями которых торговцы постоянно имели дело.

Какая неустанная прорва водная изливалась в жадно сосущее море! Реку эту можно было себе представить в образе древесной кроны, прячущей в своей необмерной тени не только полчища птиц, зверей и больших, как дельфины, рыбин, не только сонмы племён, но обнимающей и весь целиком север — родитель холодных туч и синих молний.

И как радостно было обнаружить, что тот же самый рынок охотно принимает под свои навесы и купцов, судя по их говору и облику, чисто славянского рода-племени. Вот оно что! Значит, они и сами не желают сидеть сиднем в ожидании заморских гостей, а приохотились на собственных ладьях спускаться — до Итиля, до Семендера. Отсюда, говорят, иные из них, соревнуясь с арабскими гостями, и до Багдада добираются как ни в чём не бывало. Сами везут свои меха, бобровые и ку-ничьи. И даже мечи везут какого-то особого северного закала.

Но ещё больше озадачивают на хазарском базаре его настоящие хозяева — еврейские купцы. Оказывается, они и тут любого заезжего славянина-торговца встречают… его же славянской речью. И пользуются ею легко, самоуверенно, как от роду своей. Вроде бы немного всего и нужно: счёт, цены, имена товаров. Но слово за слово, и речь полилась, переплелась, что струи за кормой.

Откуда бы такая осведомлённость? Понятно, уже по роду занятий каждый торговец обязан быть образцом обходительности и миролюбия. Особенно в общении с людьми того же ремесла. Иудеи-купцы в такой обходительности несравненны. Она позволяет им содержать в исправности это великое многоязыкое хозяйство, имя которому Хазария. Потому что Хазария крепка и живуча не тем, чем другие похваляются, — не единой верой и речью, не единым племенем, не хлебородной землёй, не великим вождём, а тем, что она укоренилась на перекрестье торговых путей — пеших, речных и морских. Это рыночное и таможенное перекрестье — её истинное сокровище, её настоящее сердце. Здесь она собирает жатву в свои закрома. Жатву особую — не пшеницей, не ячменем или овсом, а чистым золотом, звонким серебром, бирюзовой медью. Вот её вера и вождь, её кровь и хлеб, её неколебимое навсегда упование. Это и есть её настоящая речь, которую она при надобности мгновенно развернёт то на греческий, то на арабский, то на тюркский, то на персидский, то на славянский строй и лад.

Как не знать здешнему купцу по-славянски? Арабский гость в славянские города забирается на короткий час и, отторговав, не мешкая, оттуда исчезает. Но хазарские торговцы в тех же городах селятся накрепко, живут оседло, целыми улицами и поколениями. Ни площадная брань, ни грабежи и пожары их не отваживают от такого обычая, потому что местные вожди у них в должниках, и не найти такого, кто не хотел бы ещё и ещё свой должок продлить.

Но если так доходно купцам каганата говорить по-славянски, то как же захватывающе велик должен быть людским числом и земляным своим охватом сам по себе этот славянский материк, из которого проистекают Волга, Дон, Днепр, Днестр, Дунай? Настолько оно таинственное, это лоно, самое закрытое из праотеческих Иафетовых наследий, что до сих пор не дало толком разглядеть и описать себя по сути никому — ни Геродоту, ни Плинию, ни Страбону, ни Прокопию с Иорданом…

Наверное, на хазарских пристанях стоя, могли Константин с Мефодием испытывать ко всему в придачу и сильное чувство зависти. Гремят уключины, вспухают под ветром паруса, вот и ещё одно купеческое судно отваливает от дощатых настилов, — то ли арабское, то ли хазарское. Неважно даже чьё, а то им обидно, что уходит оно на север, куда бы и они так хотели пойти. Но им не дано теперь такой воли. И дастся ли когда? Им нужно готовиться к очередному, кажется, уже последнему по счёту словесному поединку, в котором противная сторона уже заранее считает себя победившей. А если не считает, то, проводив их домой, сделает вид, что никакого тут спора вообще не происходило. Ведь никакой из каганов в таком никчёмном деле не пожелал бы участвовать. Хотя бы потому, что не мог же каган за своим столом выслушивать здравицы в честь какой-то там… троицы.

Хазария напоследок