Кирилл и Мефодий

Тогда Философ, указав на Библию, говорит собеседникам, что о них, о их народе в этой книге напрямую сказано: «Бог о вас в книгах глаголет, а вы како ся его отмещете? Исайа бо от лица Господня вопиет глаголя: гряду Аз собрати вся племена и языки, и приидут и узрят славу Мою, и поставлю на них знамение, и послю от них спасенныя в языкы, в Тарсис и в Фоул, и Лоуд и Мосох и Фовелъ, и в Элладу и в островы в далная, иже не суть слышали Моего имени, и возвестят славу Мою в языцех, глаголет Господь Вседержитель». И ещё говорит: «Се Аз послю рыбаря и ловця многы, и от холм и от скал каменных изловят вы».

Приводя отрывок из книги пророка Исайи, Философ хочет, чтобы слушающие его мужи не только удостоверились в древности своего народа Фулл, но и в том, что сам Господь устами пророка милостиво поминает их среди иных языков. Не хочет Вседержитель, чтобы этот народ затерялся вдалеке понапрасну, не придя к общему спасению.

«Познайте же, братия, Бога, сотворшаго вы! — увещевает Константин примолкших слушателей. — Се евангелие Новаго Завета Божия, в нем же ся есте крестили».

И тут, после напоминания о том, что они ведь уже крещены и что негоже им теперь отступаться, пятясь к прошлому, от которого отреклись, из толпы мужей выступает старейшина рода. Он подходит к Константину и, видимо припомнив, как это положено делать, целует евангелие. Следом за ним то же делают все остальные.

Философ раздаёт каждому по белой свече. Вместе идут к дубу. Константин берёт в руки секиру и наносит первый удар по стволу. Тридцать три наносимых проповедником удара — это тридцать три года земной жизни Сына Человеческого. Вокруг молча стояли мужи, сведущие в счёте.

Он замахнулся в последний раз. Кто примет тёплое топорище из его ладоней? Он рубил под самый корень. И пусть так же целит тот, кто вызвался быть следующим. Секира переходит из рук в руки. Но это не всё. Щепа, сучья, стволы, — всё-всё должно быть предано огню, чтобы ни у кого не возникло желания соорудить себе божка даже из обломка дерева. Пятиться некуда.

В ту же самую ночь пролился на народ Фулл и напоил его землю освежающий дождь. И порадовались люди такому обильному, от самого всемилостивого Бога сошедшему водосвятию.

Место действия

Маленький отрывок из «Жития Кирилла» своей живописностью и загадочностью притягивал и продолжает притягивать к себе особое внимание исследователей разных поколений и специальностей. Непривычным предстаёт в нём и сам Константин, смахивающий на какого-то отважного одиночку-миссионера из романтического авантюрного сюжета. Разве не с риском для жизни проникает он в мрачноватую толпу язычников, пугает их огненными карами и даже секиру берёт в руки? То есть покушается на самое заветное, на святыню, с которой упорные древопоклонники связывают не просто благополучие, но в первую очередь существование своего племени. Особенно эта секира способна удивить в руках Философа. Мы-то до сих пор знали его как опытнейшего в словесных противоборствах богослова, мыслителя, книжника. И вдруг…

Но, впрочем, он ведь и теперь — с неизменной книгой в руке. Он и теперь, будто в каком-то озарении, безошибочно находит у любимого пророка слова, обращенные прямиком к слуху стоящих вокруг него людей. Он и теперь покоряет убедительностью своего горячего исповедного слова. А секира, что она? Можно подумать, за пять лет жизни на Горе он ни разу не выходил на рубку буковых или еловых стволов для монастырских печей? Ходил со всеми, не отлынивал.

Здесь, в Таврике, — знать, уж сам воздух её таков! — он вообще живёт какой-то до густоты, до звона в ушах заполненной событиями жизнью. Да тут что ни событие, то непредвиденность! Еврейские книги… разыскание мощей Климента… «русские письмена»… встреча с хазарским воеводой… самаритяне, отец с сыном… угры с их волчьими завываниями… Наконец, эти фулиты при дубе Александре. Может ли он, даже если все вещи уже упакованы для возвращения в столицу, не взойти на их холмы, не вскарабкаться на их скалы? Откуда, из каких преданий, подслушанных у других народов, попало к ним само имя Александр?