Кирилл и Мефодий

— Я послал его! — сказал князь и помрачнел. — Я послал его, ибо участились и стали более продолжительными эти твои охотничьи похождения, и я боюсь, как бы ты неожиданно не привел еще одну сноху — ведь ты привык уже к этой работе... Сегодня я хочу тебе сказать: твое место рядом со мной! Без моего разрешения ты никуда не должен отлучаться. Я хочу оставить после себя достойного наследника, а не слепца, сбившегося с пути. Я не запрещаю друзьям приходить к тебе сюда, без друзей человек не может жить, но никаких кутежей! Не хочу слышать от «Доксовых детей» непристойные вещи о моем канатаркане.

— Но...

— Никаких «но»! Нет дыма без огня. Я хочу, чтобы ты знал: мое княжеское слово все еще имеет вес. И я никогда не нарушал его. Если ты думаешь, что я хочу силой сделать тебя наследником, ты ошибаешься. У меня есть и другие сыновья, однако я хочу соблюсти закон предков о преимущественном праве первородного на престол. Если ты думаешь от него отказаться, надо сказать об этом уже сейчас, чтобы я мог подумать об одном из твоих братьев.

Расате-Владимир смотрел в пол и молчал.

— Если тебе трудно ответить сразу, я подожду до завтра, но только до завтра.

— Право на престол мне принадлежит по рождению, великий князь, — глухим голосом ответил Расате-Владимир, — и я откажусь от него только по твоей воле.

— В таком случае не забывай о своем месте рядом со мной. Ступай отдыхать, ты достаточно нагулялся. — И желая смягчить свои слова, спросил: — Поймал хоть что-нибудь?

— Серну, великий князь.

— Иди.

Расате ушел в смятении. Он был сбит с толку: впервые отец так разговаривал с ним. Как хорошо, что приверженец Тангры не проболтался. Если бы их поймали у пяти источников, всех ждала бы смерть. С сегодняшнего дня он будет осторожнее. По-видимому, отец знает о кутежах в Овечской крепости. А тут еще и эти «Доксовы дети»!

Лишь только Расате сядет на княжеский престол, он разгонит их, словно цыплят. От них невозможно укрыться. Впрочем, и люди кавхана не менее опасны. Расате-Владимир думал, что Петр ездил в Овеч без ведома князя, и хотел поддеть его при отце, но оказалось совсем другое...

И как он не догадался, что кавхан не посмеет самовольно расспрашивать о прегрешениях престолонаследника! И все-таки не печется кавхан о своем будущем. Иначе нашел бы способ предупредить его, а не выслеживал бы тайно. Впрочем, ничего другого нельзя ждать от такого кавхана, как Петр. Слишком много крови старых родов пролил он и потому не может думать иначе, чем отец. Их надо вместе… убирать, если понадобится. А пока хан-ювиги Расате потерпит. Он смирит себя ради старых дедовских законов... -Расате-Владимир пересек приемную и отправился в свою комнату. Тяжелые мысли завладели им, и он не хотел ни с кем встречаться, тем более с братом Гавриилом. Брат был замкнутым человеком и уже сейчас надел власяницу.

Он во всем подражал отцу. Его не интересовали ни женщины, ни охота. Он мог расплакаться при виде мертвого воробышка. Глаза у него всегда были на мокром месте, и близкие относились к нему как к больному. Всякое острое слово его ранило, он болезненно переживал любое замечание. Непонятный страх перед людьми делал его стеснительным.

Гавриил последним садился за стол, с чувством, что ест незаслуженный хлеб. Он не смог научиться владеть мечом и не стремился к этому. Бич в руке Расате-Владимира и его плохое отношение к слугам привели к тому, что брат боялся Расате и ненавидел его. При встрече на их лицах появлялось выражение отвращения, будто они оба прикоснулись к чему-то очень противному. Торопливо шагая к своей опочивальне. Расате думал, что остается только встретиться с братом, и тогда этот день уж точно станет самым неприятным днем года.

12.

Слово не воробей, вылетит — не поймаешь, и если уж пошла молва — ее не остановишь. Вся плисковская знать говорила о трех пришельцах как о людях таинственных и святых. Борис-Михаил видел любопытство в глазах приближенных, но продолжал молчать. Рано было расширять круг посвященных. И чем дольше он молчал, тем больше возрастал интерес к Клименту, Науму и Ангеларию. Первым преодолел страх Эсхач. Когда они спускались к Мадаре, он натянул поводья, чтобы поравняться с князем, и сказал:

— Государь, позволь обратиться с просьбой...

— Говори, сампсис Эсхач.

— Новый дом дала мне твоя добрая и святая рука. В нем есть и солнце, и радость, но одного ему недостает.

— Чего же? — заинтересовался князь.

— Не хватает святыни, которая обогатила бы его.

— Святыни я пока еще не могу дарить.

— Можешь, великий князь. Разреши Клименту и Науму поселиться в моем новом доме. Я буду беречь их, а моя семья получит их благословение.

Князь ничего не ответил, будто и не было никакого разговора, но у Мадарской крепости попридержал коня и сказал:

— Разрешаю, но с одним условием...

— Слушаю, великий князь.

— Если с ними что случится, ответишь головой.

— Согласен, великий князь.