Кирилл Кондрашин рассказывает о музыке и жизни

Встречался я с ним в одном доме в Нью-Йорке. Миллионеры всегда собирают у себя знаменитостей, и вот пригласили меня и Темирканова. И там действительно был Стоковский. Очень мило беседовал, и мы с ним по-немецки кое-как объяснялись. Спрашивал про музыкальную жизнь, про то, про сё, но он все время как-то поглядывал по сторонам. Оказывается, он ждал сына. У него сложная семейная жизнь. Он уже с четвертой женой разошелся. От этой жены у него 17-летний сын, и он с ним видится только вне дома. И вот здесь, при мне, у него была с ним встреча, а то он так бы и не пришел. Наконец, появился этот сыночек с хиппиобразными манерами. Здоровенный детина, наглый невероятно. Отец сейчас же стал вокруг него суетиться, а тот развалился в кресле, вытянув ноги, и отец, этот почтенный седовласый красавец-старец, бегал. Принес ему виски, а тот сказал, нет, мол, ты дай джин с тоником, — принес. Старик старался угодить изо всех сил. Это произвело впечатление неприятное. Мне было за него стыдно. Мне хотелось этому мальчишке морду набить как следует, чтобы он понял, с кем имеет дело…

Теперь среднее поколение. На первое место я ставлю Лорина Маазеля. Он приезжал сюда в 1963 году. Дирижировал, помню, отлично. «Неоконченную» Шуберта и Вторую Малера. Его Малер вообще произвел сенсацию. Тогда еще он не вошел так в моду. Симфония трудная. Он великолепно ее сделал. Отлично работал с Госоркестром, который был тогда в кризисном состоянии. Им пришлось очень подтянуться, и сыграли здорово. Я с ним общался, и он на меня произвел впечатление очень серьезного, вдумчивого человека. Ему было тогда лет тридцать. Он был с женой, с девочкой, совсем крохой. Очень дружелюбен, приветлив, и я почувствовал в нем очень большого музыканта.

Музыканты — веселый народ

Мои воспоминания, как бы я ни хотел сделать их более научными, иногда неудержимо тянут на хохмы. Некоторые из них мне бы хотелось оставить потомству. Ведь музыканты — веселый народ.

Язвительным остроумием высокого класса отличался Борис Эммануилович Хайкин, мой учитель. Он не упускал случая съязвить по какому-нибудь поводу, причем иной раз довольно зло.

Я припоминаю, как в мои студенческие годы Хайкин дирижировал каким-то концертом с Госоркестром и отпустил оркестр на час раньше. Там концертмейстером виолончелей был Лев Владимирович Березовский, отличный музыкант, но человек несносного характера, который оспаривал любые замечания дирижеров и затевал с ними полемику.

Борис Эммануилович Хайкин сказал, что отпускает оркестр на час раньше, потому что Исаак Абрамович Жук, концертмейстер оркестра, собрал группу первых скрипок за час до начала, прошел с ними все трудные места и тем самым сэкономил ему полчаса рабочего времени. А Лев Владимирович Березовский вообще не пришел на репетицию и этим самым сэкономил ему еще полчаса.

С Хайкиным, я помню, произошел такой случай. Когда-то до войны в Кисловодске днем проходили популярные концерты. Там было две раковины — верхняя и нижняя. Верхняя располагалась около курзала и считалась академической. Здесь проходили серьезные концерты, которыми дирижировали Орлов и Хайкин.

Днем же, в пять часов, давали без репетиции получасовые концерты в нижней раковине. Для привлечения публики и популяризации симфонической музыки устраивались различные викторины. Дирижировал этими концертами концертмейстер тогдашнего состава оркестра филармонии Анисим Александрович Берлин. Прекрасный концертмейстер, никакой дирижер, но, как все музыканты, взявшийся за палочку, очень этим заинтересовавшийся. И вот в одной из викторин игралось сочинение, которое не объявлялось в программе. Тот из публики, кто верно отвечал на вопрос, что это за сочинение, имел право заказать уже в серьезном концерте произведение по своему вкусу.

И вот однажды Хайкин зашел в нижнюю раковину, когда концерт уже начался, и услышал, что играют «Смерть Озе», присел послушать, и кто-то из завсегдатаев концерта, увидев и узнав его, решил к нему подсесть.

— Скажите, что это играют?

— «Сечу при Керженце».

Тот немедленно бросился в жюри, рассчитывая завоевать приз. Или, например, когда мы ставили «Проданную невесту» в Большом театре, Енека великолепно пел Жорж Нэлепп. Ну, конечно, он уже был в годах и не очень худ. Хайкин сказал:

— Вот как хорошо поет Нэлепп. Жаль только, что вопросы женитьбы встают перед ним не первый раз в жизни.

Еще он любил беззлобно поучать своих учеников:

— Когда вы входите в оркестр, то видно, что вы заранее приготовили вид следователя по особо важным делам, хотя никто еще ни в чем не провинился.