Кириньяга. Килиманджаро

– Думается, надо бы мне их проведать, – сказал я, осторожно поднимаясь, ибо у меня ноги затекли от слишком долгого сидения в неподвижной позе. – Ндеми, ты пойдешь со мной. Остальные возвращайтесь в шамба и поразмыслите над историей про глупого слона.

Ндеми выпятил грудь от гордости, словно петух, ведь я сам попросил его сопровождать меня, и вскоре мы уже шагали через бурлящую жизнью саванну.

– А что масаи делает у реки? – спросил я.

– Он нарезал своим панга молодые побеги, – ответил Ндеми, – и учит юношей, как что-то из них соорудить, но я не понял, что это такое.

Я вгляделся в марево жаркого пыльного дня – нам навстречу двигалась небольшая процессия.

– Зато я знаю, что это, – негромко произнес я. Я никогда не видел паланкина, но представлял, как он должен выглядеть. Четверка кикуйю тащила его на потных спинах – и в нем восседал масаи.

Поскольку они двигались нам навстречу, я попросил Ндеми остановиться, и мы стали дожидаться их.

– Джамбо, старик! – сказал масаи, приблизившись на расстояние голоса. – Я убил еще семь гиен этим утром.

– Джамбо, Самбеке, – отозвался я. – Вижу, что тебе удобно.

– Не хватает подушек, – сказал он. – Да и носильщики держат его не слишком ровно. Но в целом я доволен.

– Несчастный ты человек, – проговорил я, – которому недостает подушек и уверенных носильщиков. Как же получилось, что в них возникла недостача?

– Это потому, – ответил Самбеке с ухмылкой, – что здесь еще не построена Утопия. Однако мы к ней приближаемся.

– Ты мне, пожалуйста, сообщи, когда она наступит, – сказал я.

– Ты обязательно узнаешь, старик.

После этого он приказал носильщикам нести его дальше в деревню, а мы с Ндеми остались стоять, где были, пока он не исчез вдали.

Тем вечером в деревне устроили празднество по случаю убийства восьми гиен. Коиннаге самолично зарезал быка, люди плясали, пели и пили много помбе, а когда я вошел, танцовщики показывали засаду и убийство зверей своим новым спасителем. Охотник-масаи сидел на высоком стуле, даже выше трона Коиннаге. В одной руке он держал бурдюк с помбе, а на коленях аккуратно пристроил кожаный футляр с ружьем. Он облачился в красное одеяние своего народа, заплел волосы по племенному обычаю, а стройное мускулистое тело его блестело, натертое маслом. Две девушки, едва достигшие возраста обрезания, стояли за спинкой стула и внимали каждому его слову.

– Джамбо, старик! – поприветствовал он, когда я подошел.

– Джамбо, Самбеке, – отозвался я.

– Не зови меня этим именем, – сказал он.

– Да? А что, ты решил выбрать себе имя по обычаям кикуйю?

– Я решил взять себе имя, которое было бы понятно кикуйю, – объяснил он. – Отныне меня так следует называть в этой деревне.

– Ты что, не собираешься улетать? Ведь твоя охота окончена.

Он покачал головой:

– Нет, не собираюсь.

– Ты совершаешь ошибку, – сказал я.

– Не такую серьезную, как ты, решивший отвергнуть мою дружбу, – ответил он. Помолчав немного, улыбнулся и добавил: – Не желаешь ли ты узнать мое новое имя?