Киров

Всю стипендию Сережа отдавал квартирохозяйке. Деньги, которые ему в Кукарке дали сестры Глушковы, вышли. Иногда он, кажется, помогал рабочим сцены в городском театре, но если это и верно, то получал гроши. Обнадежила весточка из Уржума, что хлопочут за него в вятском земстве, и Сережа на радостях сочинил шуточную молитву;

— Господи, боженька милостивый, иже еси на небеси, ниспошли мне на благодать духа твоего святого вожделенную восьмирублевую стипендию взамен пятирублевой…

Между тем земство не откликалось. Жить было не на что. Вместе с холодами пришел голод.

Сережа никому не жаловался. Ему ничего не стоило отправить в Уржум вырезку из «Волжского вестника», что, вероятно, позволило бы Августе Польнер выпросить для него у купцов десятку-другую. Но он от всех утаил газетную корреспонденцию с лестным упоминанием о нем. Корреспонденция эта обнаружена совсем недавно.

Друзьям Сережа тоже не жаловался. Лишь когда миновала мучительная зима, черкнул он, на шуточный лад, Анастасии Константиновне:

«Ну, а что ежели касательно меня — то у меня по обыкновению:

В груди гори-и-ит
Огонь желанья,
В кармане денег
ни гроша».

В дни полнейшего безденежья он убегал из дому гораздо раньше обоих своих соучеников, чтобы не объедать их за завтраком. Получая по почте или с оказией посылочки из Кукарки, не мог не угощать товарищей, соскучившихся по домашним пирогам и коржикам. Всего, что Глушковы пекли для него на неделю, на две, «механикам» хватало на один зуб. Сам же Сережа оставался ни с чем, а преподаватели и не подозревали, что он бедствует. Один из них, Павел Иванович Волков, став московским профессором, вспоминал, что как раз из-за щедрости Кострикова считал его зажиточным пареньком.

Сережа молчаливо голодал, пока не свалила его «перемежающаяся лихорадка» — малярия. Тогда оказалось, что у него ничего нет ни на лекарства, ни на еду. Ему выдали десять рублей из частных пожертвований.

Едва он выздоровел, вновь начала одолевать нужда. Его уржумские покровители полагались на училищных благотворителей. Те действительно кое-что делали, основав Общество вспомоществования нуждающимся ученикам. Однако Сережа словно не замечал этого общества. Не мог он выворачивать душу наизнанку, плакаться на безденежье, потом еще выворачивать пустые карманы перед обследователями-благотворителями.

И надо отдать должное преподавателям, все-таки сумевшим хотя бы отчасти разобраться в Сереже, особенно руководителю «механиков» Жакову и училищному инспектору, кандидату естественных наук Алексею Савиновичу Широкову, которого академик Александр Ерминингельдович Арбузов причислял к замечательным представителям бутлеровской школы химиков. Не порывая е наукой, Алексей Савинович посвятил себя главным образом педагогике и преподавателем был превосходным. Писал он и стихи — лирические для узкого круга друзей, научно-познавательные — для своих детей. В качестве инспектора был Алексей Широков требователен, властен, но справедлив.

О том, как бедствует Костриков, инспектор и понятия не имел. Но именно по его просьбе педагогический совет дал Сереже пособие. Позднее, обнаружив, что его безденежье во время болезни не было случайностью, преподаватели свели Сережу с Обществом вспомоществования. Он написал коротенькое прошение, а от унизительных объяснений, от обследований Жаков и Широков его избавили. Жаков, представитель училища в правлении Общества вспомоществования, узнав, что стипендия Сережи идет в уплату за квартиру, исчерпывающе вывел на прошении:

«Очень беден, ничего не получает. На что живет — неизвестно».

Широков добавил:

«Заслуживает пособия».

Общество постановило выдавать Кострикову по пяти рублей в течение трех месяцев.

С тех пор его поддерживали пособиями.

Все же было еще горше, чем в приюте. И не потому, что приходилось перебиваться с гроша на копейку. За простейшее желание — учиться — расплачивался Сережа ещё более ощутимой, чем в Уржуме, зависимостью от благотворителей. В душе подростка, переступающего порог юности, это отзывалось болью, возмущением. Есть тому немое свидетельство. В 1902 году передовое издательство «Знание» выпустило сборник популярного тогда писателя Скитальца «Рассказы и песни». Сережу очень тронуло открывающее книгу стихотворение «Колокол»: