Киров

Проводником-переводчиком вызвался послужить осетин Чермен Васильевич Баев. Выходец из Ольгинского, он еще в детстве исходил все тропинки, лощинки, ложбинки и вокруг своего селения и вокруг Базоркина.

По просьбе Кирова оба селения прервали бой. Условились, что начальные переговоры с враждующими проведут в нейтральной зоне, в поле. Когда же мирная делегация направилась туда, в поле, разделяющее окопы, по ней открыли огонь.

Это было неслыханно, неприкосновенность парламентеров и тем паче третьих лиц, не принадлежащих к неприятелям, — обычай, освященный веками, а горцы чтят обычаи строго. Полагая, что произошло недоразумение, Калабеков, медленно ехавший верхом на коне, размахивал развернутым белым флагом, Киров с Баевым высоко подняли белые платки. Стрельба продолжалась. Упал белый флаг — пуля сразила Калабекова. Конь ускакал. Калабекова осторожно положили на межу, пытались перевязать рану, пытались вернуть ему дыхание, но помочь было уже нельзя. Он скончался. Стрельба провокаторов не прекращалась.

Выбравшись из полосы огня, Сергей Миронович и не думал возвращаться на съезд ни с чем.

Не занимать было отваги и Чермену Баеву, прекрасному человеку трагической участи. Как революционер, он еще юношей сидел в тюрьмах по доносу родного брата Гаппо Баева, юриста, владикавказского городского головы. Другой брат, Дзандор, царский полковник, долго таил злобу против Чермена и в 1919 году выместил ее так, как не всякий профессиональный палач решится. Терскую область захватывали белогвардейцы, и Чермен Васильевич защищал от их банд осетинскую бедноту заодно с большевиками. Большевиком он не был, но, по словам Кирова, понимал, что вне советской власти нет спасения ни революции, ни горцам. Зимним днем белоказаки арестовали Чермена Баева, раздетым и разутым погнали в поле и с благословения брата Дзандора застрелили, после чего — возможно, еще живого — облили керосином и сожгли.

Сопровождаемый Черменом Баевым, побывал Киров и в Ольгинском, и в Базоркине, и в окопах. Он убедил враждующих, не возобновляя боя, послать своих представителей на съезд.

Останки Солтан-Хамида Калабекова с почестями отвезли в Приэльбрусье, в верховья реки Чегем. На похоронах основоположник балкарской поэзии Кязим Мечиев сложил песню о Солтан-Хамиде, не позабытую поныне.

Когда над могилой Калабекова впервые звучала песня о нем, пятьдесят ольгинцев и пятьдесят базоркинцев сидели за общим столом во Владикавказе, в кадетском корпусе.

Их помирили.

После этого съезд спокойно закончился избранием Терского народного Совета и Совнаркома во главе с Буачидзе.

Жизнь на Тереке складывалась по-новому. Но контрреволюционеры, притаившись, вооружались. Да и по всей стране было тревожно. Внутренняя контрреволюция усиливалась, начался поход империалистических держав против Советской России. Не миновать было гражданской войны и на Тереке, а его красноармейские части еще только-только зарождались, нужда в вооружении, снаряжении, деньгах росла, и Кирову поручили добиться помощи из Москвы.

5

Ехал он долго, хотя ему и его спутникам дали паровоз и классный вагон: железные дороги страдали от прямого и тайного саботажа чиновников, от крушений, устраиваемых кулацко-эсеровскими мятежниками, от белогвардейских налетов. Кратчайший путь отрезали немцы, оккупировавшие Ростов-на-Дону. Пришлось с Тихорецкой свернуть на Царицын. Сергей Миронович писал жене, Марии Львовне:

«Сегодня 20 мая. Как видишь, едем не торопясь. Причина — ужасные условия дороги… Вчера выехали из Царицына, но, проехав верст двадцать, оказались свидетелями страшной катастрофы… Столкнулись два поезда… Начинаю подумывать, как доберусь до Москвы, а относительно обратного пути, не знаю, что сказать. Кажется, проедем месяц, если не больше».

В Москве Кирова принял Владимир Ильич Ленин — они уже были знакомы, впервые увидевшись в дни Октября. Владимир Ильич обещал всемерную поддержку. Очень внимательно отнесся к терцам Яков Михайлович Свердлов, председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Все необходимые распоряжения Ленин и Свердлов отдали в течение двух суток.

С владикавказским рабочим-железнодорожником Ильей Васильевичем Остапенко пошел Сергей Миронович на Неглинную, в Госбанк, где обоих немедленно нагрузили тяжелыми пакетами. В них лежало огромное состояние, пятнадцать миллионов рублей. В гостинице «Метрополь» деньги уложили в фибровый чемодан и две дорожные корзины-плетенки, купленные накануне.

На задворках какого-то станционного тупика уже развел пары паровоз с вагоном, в котором ехали сюда. Теперь это был персональный поезд, или, проще, «персоналка», Остапенко: ему Киров велел отвезти миллионы на Терек. По воспоминаниям Остапенко, он в пути вынужден был бросить свой поезд, пробирался водой в Царицын, где обзавелся другой «персоналкой», и достиг Тихорецкой. Дальше за семафор и не суйся из-за вооруженных банд. Из Владикавказа примчался за деньгами бронепоезд.