Кирза

Конюхов — мордатый здоровенный осенник, был известным «мастером фофанов». Отвешивал их по любому поводу, часто и без. Пальцы толстые, мясистые. Если влепит больше десяти — голова полдня гудит.

Свою фотографию в парадке с аксельбантом, тельняшке и иконостасом на груди он затеял поместить в начале альбома, но маялся по поводу оформления. Не хотелось ему ничего из набора местных художников.

«А ты возьми вон, с сигарет: Переведи и увеличь», — посоветовал ему я.

Конюхов внимательно изучил рисунок на пачке. Лев и единорог держат увитый лентами щит. «А в центре фотку свою поместишь,» — добавил я и тут же пожалел.

Инициатива наказуема исполнением.

Конюхов сжимает мое плечо и заглядывает в лицо. «Тайком сможешь сделать? Для меня? Чтоб никто не узнал, а? А то идею спиздят…» «Не, я не умею» — пробую выкрутиться.

«Пизды дам!» — подкрепляет просьбу Конюхов. «А так — завтра в наряд вместе заступим, за ночь сможешь сделать? Ты ж студент, уметь должен. А то как вот этими» — Конюхов растопыривает толстенные пальцы и шевелит ими, с сожалением рассматривая. «Слышь, боец, ну сделай, а?» Я впервые вижу просящего, да еще с жалостным лицом, Конюхова. Искусство облагораживает человека.

Я в жизни не держал в руках пера для рисования и никогда не имел дела с гуашью. И в школе по «изо» у меня всегда был трояк с натяжкой.

«А снег чистить кто будет?» — делаю еще одну попытку.

«Я почищу», — быстро отвечает Конюхов. Опешив, поправляется: «Бойцов вызовем.» «Ладно», — сам себе не веря, отвечаю я. «Попробуем».

В голове у меня вертится бессмертное: «Киса, я хочу вас спросить, как художник художника». Хотя Остапу-то что — его просто с парохода ссадили. Фофанов ведь ему никто не вешал:

Не ожидал, но — получилось. И свести рисунок, и увеличить его, и перевести на ватман, и даже раскрасить желтой гуашью.

Конюхов был счастлив, как ребенок. Не тронул меня ни разу больше, до самого дембеля.

Замечаю — чем здоровее и брутальнее человек в форме, тем быстрее и легче он впадает в детскую радость от какой-нибудь незатейливой херни. Светлеет лицом, преображается. И наоборот, такие доходяги как Мишаня Гончаров или Гитлер будут недовольны всегда и всем, даже собственным дембелем. Для них есть особое выражение — «злоебучие».

Среди людей действительно сильных таких я не встречал.

Когда с рисунками покончено, приходит черед каллиграфии. Пишутся тексты.

На странице, куда потом будет вклеена повестка о призыве — если ее не сохранил, то пойдет и вырезанный из газеты приказ — пишется старославянским, реже — готическим шрифтом, что «Воевода Всея Руси Димитрий Язов указом своим призывает добра-молодца такого-то на службу ратную, для свершения подвигов доблестных и защиты Отечества от врагов окаянных». Особенно смешно, когда это видишь в альбоме писаря, кочегара или хлебореза.

Примерно такой же текст, где воевода Язов благодарит богатыря за службу и сулит ему кучу благ, помещается в конце альбома, рядом с приказом об увольнении в запас.

На некоторых листах названия: «Друзья-однополчане», «Адреса друзей» «Казарма — дом родной».

Желтыми затейливыми буковками выводятся четверостишия о трудной, но доблестной службе и радостях дембеля. «И будут нам светить издалека / Не звезды на погонах у комбата, / А звезды на бутылках коньяка!»

Наступает самый ответственный момент. Все, что предполагалось изобразить, изображено. Теперь листы альбома нужно «залачить» — покрыть лаком.

Здесь главное — уверенная рука и чувство меры. Переборщишь — запорешь работу художника. Залачишь неравномерно — рисунки изменят свой цвет, будут бледные, или наоборот, ненужно яркие.

Часто сами проделывать эту сложную и нудную работу не решаются. Поручают ее своего рода специалистам. В каждой роте есть такие — лакировщики листов.

Листы затем вновь приходится сушить, и сохнут они гораздо дольше, чем когда их затушевывали. Сушат листы обычно в каптерке, время от времени заботливо переворачивая, как хорошая наседка свои яйца.

Когда листы, наконец, высохли, желательно по их краям сделать из плотной фольги «кантик». Над цветом кантика подолгу размышляют, консультируясь с художниками. Золотой или серебряный? Иногда достают зеленую фольгу. Она почему-то ценится особо.

Теперь можно вклеивать фотографии, в заранее запланированные места.

«Самоделки» и студийные — когда в часть заезжал фотограф. Портретные и групповые.

Особая вещь — так называемые «кальки». Листы полупрозрачной бумаги, которыми проложены страницы альбома. Некоторые их оставляют чистыми. Но большинство предпочитает разрисовать. По традиции, на кальки наносятся карикатуры на армейскую жизнь. Пузатые генералы, лопоухие первогодки, мордатые и чубатые дембеля, голые бабы, военврачи, прапора-ворюги и многие другие в разных забавных ситуациях.