Киса

– Значит, она не перезвонила никому из нас только потому, что ей не дали нам позвонить…

– Ты думаешь, её похитили?

– На девяносто девять процентов… Смотрите, как сообщает израильская полиция, – её нет ни в больницах, нигде… Дорожных аварий (тьфу, тьфу, тьфу!) и убийств, где бы она фигурировала (не дай Б-г!) не зарегистрировано… А они умеют искать… Это известно. Скорее всего, этот «джентельмен», которому она нелепо доверилась для ознакомительного похода по Хайфе, причастен к её исчезновению…

– Мишенька… Мишенька… Что же теперь делать?

– Софья Аркадьевна, посмотрите, пожалуйста, в ваших бумагах… или ещё где-то: Александр Борисович был в международной ассоциации бокса, его знали во многих странах, он судил чемпионаты Европы и Мира… Может быть, у него были какие-то фамилии и из Израиля?

– Наверняка, Мишенька, да и я некоторых этих людей знала лично… Ну, а чем это могло бы помочь?

– Очень… Боксёры всегда знакомы с криминальным миром. Могли бы, я думаю, что-нибудь подсказать…

– Кому? Как? Да ни один из них с Кирочкой-то незнаком…

– Софья Аркадьевна, вы поищите. Поищите, как следует, а я знаю, что делать…

– Что ты задумал, Мишенька? Скажи, – я хочу знать…

– Я поеду в Хайфу, я присоединюсь к поиску, как мне это видится… Только найдите, пожалуйста, хоть какие-то фамилии…

После ухода Тима Кира пыталась максимум сосредоточиться на плане дальнейшего поведения и возможного побега.

Конечно, истошно кричать и звать на помощь ей представлялось глупым: никто не услышит, никто не придёт, вдобавок такие подонки могут и изувечить, и даже убить.

Из окна, находящегося достаточно высоко, под потолком, был виден только верх высокого забора, окружавшего дом. Как в тюрьме. Точно, как в тюрьме, даже ещё хуже: там ты хоть знал сколько времени будешь сидеть – здесь полное неведение… А что, кроме этого ещё предстоит, – самому Б-гу известно. «Ох, наивная, безмозглая идиотка!» – снова стала заводиться Кира, пока не услышала за спиной грубый голос гиганта-бородача.

Её сердце как будто подскочило, готовое выпрыгнуть из груди. Инстинктивно, представляя самое страшное, она чуть не закричала, но необыкновенным усилием воли заставила себя смолчать.

– Киса… Киса… Кисочка, – бородач, мерзко улыбаясь и снимая на ходу джинсовые брюки, медленными шагами приближался к застывшей в кошмарном ожидании страшного Кире. – Кисочка… Пётр сказал, что ты прекрасная женщина… и он очень доволен, просто счастлив знакомством с тобой. Я даже не мог себе отказать ожиданием завтрашнего дня и тут же не воспользоваться твоим приятным присутствием в нашей прекрасной команде.

Кира не знала что делать. Выставлять кулаки перед собой или кусаться ей представлялось бесполезным и глупым.

– Какой Пётр? – неожиданно для себя, дрожащим голосом, спросила Кира.

– Как какой? Ах, извиняюсь… Не Пётр, не Пётр… Тим. Конечно, Тим. – И тут же всем своим огромным весом он навалился на неё, даже не расстёгивая, а разрывая её лёгкий голубенький халат, который ей выдали вместе с остальным «домашним» гардеробом.

Бородач был настолько яростен и груб, что Тим, по сравнению с ним, вспоминался уже, как ласковый любовник. Как механически заведённый отбойный молоток, он вгонял свой паршивый член в ещё абсолютно не настроенное на половые действия тело девушки, постоянно выкрикивая: «Ох, сучка! Ох, сучка! «и пошлёпывая при этом тяжёлыми ладонями по бёдрам Киры, вызывая дополнительную боль и безграничное отвращение.

– Ну, сучка! – наконец, вскрикнул он и, неожиданно закончив, откинулся на спину. – Да-а…

Он закрыл свои огромные выпуклые глаза и тут же захрапел… Храп его был настолько страшен, напоминая рычание раненного быка (или умирающего в конвульсиях бегемота), что Кира на мгновение забыла о тех омерзительных переживаниях, которые только что перенесла. Первое, что просто лезло, ломилось ей в голову – это задушить этого жуткого дьявола или хотя бы перерезать ему горло.

Она стала лихорадочно искать что-то острое или тяжёлое, но кроме своей элегантной расчёски для волос и лёгкого, пластмассового фена – в комнате ничего не было. Убить его стулом Кире не представлялось реальным. Тогда, в глубочайшей досаде, убедившись в невозможности сиюминутного возмездия, она, полная горьких слёз, быстро забежала в отгороженную от комнаты полупрозрачной стеклянной дверью душевую, совмещённую с туалетом, и принялась долго и тщательно смывать с себя, как ей казалось, плотно приставшую к ней поганую грязь, самого мерзкого из доселе известных ей, дико храпящего на её кровати бездушного животного.

Тётя Бася, и так уже многие годы страдающая бессонницей, оставляла ночь для очередного глубокого анализа создавшегося положения.

Сказать, что изо дня в день ничего не менялось, поэтому – а о чём, собственно, можно ещё думать? – было неправильным.

Начиная каждое утро с постоянных звонков в полицию, она узнавала, что новой информации о Кире не поступало, а это означало, скорее всего, что она жива. И это – самое главное.

Теперь надо было представить, где она могла находиться: всё ещё в Хайфе – это одно, или в другом месте – положим, Иерусалиме или Эйлате.