Кисейная барышня

Я ринулась было к нему, но остановилась. Не хватало еще князю лицезреть, как я самолично работниками командую. Неприлично это. Девушка должна только своей прислуге приказы раздавать, нежным таким голоском.

— Маняша, — нежно позвала я.

— Чего?

Я многозначительно кивнула на Мыкоса.

— Чего? — не поняла нянька.

Князь Анатоль уже закончивший похлопывать своего адъютанта по пыльным плечам в выражении дружеского участия, стоял в вершке от меня, даже сквозь меховую накидку я ощущала близость мужского тела. Становилось жарковато, потому что грудь мне грел Гавр, который на правах кота делал это под накидкой.

— Милый Мыкос, — пролепетала я, отодвигаясь от князя, — ты нашел страдалицу?

— Никак нет, барышня, — ответил парень по-берендийски с чудовищным акцентом, — нет там никого.

— Быть того не может…

Я запнулась, поняв, что почти кричу.

— Возможно, — князь придвинулся, — драгоценнейшая Серафима Карповна желает сама исследовать эту загадочную пещеру?

Ах, как она желала!

— Но как? — Я растерянно заморгала.

Разморенный Гаврюша выпускал коготки, играя лапами. Барышня с животинкой, конечно, прелестнейшая картинка, наверное, но лучше бы я болонку утром от сиротской доли спасла, честное слово.

Князь Кошкин заверил, что спуск мой организует в сей же момент и что под его, князя, защитой я буду в полной безопасности. Последняя часть заверений была уже для Маняши, которая, невзирая на пиетет перед власть придержащими, устроила вновь свое представление с «не пущу!»

Князь отправился раздавать приказы, а нянька, придвинувшись ко мне, жарко зашептала:

— С огнем играешь, Серафима! Не нравится он мне, с усиками своими…

Гавр с ней соглашался, точа когти о ткань моего лифа.

— Авось не проиграю. — Я передала кота Маняше. — Дружите, мучители. Мне же все равно самой убедиться во всем надобно.

— Вся в отца!

Смене носильщика Гаврюша не противился, избрав новой игрушкой кисти бабьей Маняшиной шали.

— Вся в отца, — опять вздохнула нянька. — Только учти, я таких мужиков, как его сиятельство, за версту чую. С поцелуями ведь полезет, охальник!

Я посмотрела на нее с шутливым удивлением:

— Нешто ты думаешь, я с ним туда наедине спускаться буду?

— А с кем?

— С тобой, бестолковка. Без дуэньи приличная девушка и шагу ступить не посмеет.

— Много ему дела до приличий!

Я вздернула подбородок:

— Мы, Абызовы, купеческого звания пока лишь потому, что брезгуем титулы за границами себе купить, как некоторые! А фамилия наша — знаменитая и достойная. Если хоть кто-то, хоть князь, хоть цесаревич даже, на честь барышни Абызовой покуситься вздумает, ему сразу же о браке просить придется. И охальник твой про то прекрасно ведает и лишнего себе не позволит.

— А если позволит, но не женится?

— Ну тогда батюшка мой ему такую развеселую жизнь устроит, что лучше сразу пулю в лоб.

— А ты?

— А я… У меня, конечно, тоже все не молочно-кисельно сложится, про замуж придется забыть. Уедем с тобою куда подальше, в Гишпанию или к бриттам, может мануфактурку какую откроем. Карп Силыч не зверь же в самом деле, денежку нам подарит на обустройство…

И как-то в этот момент показалась мне такая будущность нисколько не беспросветной, а, напротив, приятной во всех отношениях. У меня даже глаза увлажнились.

— Нельзя, — сказала Маняша, — нам с тобою нельзя без «замужа», и без аристократа берендийского тоже никак.

Сначала на одиночных канатах вниз спустились егеря. Затем веревки закрепили, набросили на них кожаные петли и защелкнули стальные карабины гнумской работы.

Гавр обстроился на прогретом солнцем валуне, наблюдая, как Маняша в объятиях ротмистра Сухова покидает земную твердь.

— Мы наедине, огненная, — многозначительно прошептал князь.

Я смущенно кивнула. Ну да, его ливрейная свора, мои работнички и кот, а так-то наедине, конечно.

Веревки ослабли, парни, в чью задачу входило держать их, зашевелились, разгоняя застывшую кровь.

— Позвольте вам помочь.

Он поклонился, будто приглашая к танцу, и по-бальному легонько прикоснулся ко мне. Застежки меховой накидки размыкались одна за одной.

Все было правильно, верхняя одежда будет только мешать, но многозначительность процесса заставила меня покраснеть.

Князь передал накидку лакею и привлек меня к себе.

— Вперед, моя отважная корсарка!

Носок туфельки обхватила кожаная петля, за другую я взялась рукою в перчатке. От трения карабинов о веревки образовался неприятный звук, заставивший меня поморщиться. Ноздрей коснулся запах князя: пахло можжевельником, конской сбруей и, чуть заметно, табаком.

— Как жаль, что мы не повстречались с вами раньше, — пробормотал князь, будто случайно ныряя носом в мои волосы, — драгоценнейшая барышня Абызова.

Я не ответила, думая о несчастной женщине в пещере. А он никак не унимался в своих ощупываниях и обнюхиваниях. Так что, когда спуск окончился и его сиятельство наконец разомкнул руки, я испытала ни с чем несравнимое облегчение.

Какая, однако, незадача. Прикосновения князя были мне противны! А это, господа хорошие, уже проблема. Где вот это вот все: томление сердца, дрожь сладострастия, предвкушение?