Кисейная барышня

— Возраст у тебя, Наташенька, неподходящий, — сообщил сей фанфарон, восседая на хозяйском месте за столом в ее, Бобыниной, доме. — Девятнадцать годков тебе скоро, невеста совсем, а там школа для девочек.

Простодушная Фимка, с обожанием относящаяся к новоявленной сестрице, уже успела поведать той и про строгие нравы заграничного пансиона, и о том, что самой ей сначала по возрасту отказали, ибо нижний предел для воспитанниц — двенадцать лет. Но батюшка, уважив дочернее стремление, вызвал в Загорск экзаменаторов, которые знания барышни Абызовой оценили лестно и разрешение на обучение дали. Поэтому Натали на дядюшкины слова обиделась бесповоротно. Захотел бы, устроил бы и ей обучение. А когда через четыре года Серафима с позором вернулась на родину, испытала ни с чем не сравнимое злорадство.

Неладное там что-то приключилось, настолько, что никаких денег и связей не хватило Абызову, чтоб дело замять.

Однако насладиться справедливостью сполна не получилось. С чужбины вернулась совсем другая Серафима. Куда только подевались ее круглые щечки, ее прыщи, ее неловкость и косолапость? В четырнадцать лет барышня Абызова приобрела четкие черты лица, пухлый рот, родинка возле которого смотрелась эффектно, чистую белоснежную кожу, точеные плечи и талию, которую мог бы обхватить руками не самый крупный мужчина. А еще она приобрела дуэнью Марию, которая теперь находилась при ней неотлучно.

— Она из наших, из загорских, — сообщила Серафима, представляя Маняшу, — батюшка меня сопроводить не смог, поэтому…

Она махнула рукой, предлагая кузине додумать фразу самостоятельно. Натали заметила, что по коже Серафимы везде, куда мог коснуться взгляд, змеятся почти совсем затертые, но различимые следы рун: от кончиков пальцев к запястьям, скрываясь под манжетами, на ключицах, шее, подбородке, даже на мочках ушей и…

— Мне обещали, что через месяц ничего заметно уже не будет, — сказала Серафима, закутываясь по уши в шаль.

— Кто обещал?

— Те арасские маги, что их на мне рисовали. Совсем худо мне было, Наташенька…

Тут уж Наталья Наумовна объяснила наглой девке, кто в доме хозяин, как ее называть, да что пристало приличной барышне, а что нет.

Серафима поникла, схватила за руку Маняшу, которая во время их разговора буравила Бобынину злым взглядом.

Прогостила она в Мокошь-граде неделю, успев скупить в лавках все запасы пудры, чтоб маскировать свою дикарскую раскраску, получить дюжину любовных записочек, которыми ее буквально засыпали все особы мужеского полу, допущенные в дом, стать причиной дуэли меж горячим горским князем (фальшивым, как вскорости выяснилось) и юным корнетом императорского полка и довести Наталью Наумовну Бобынину до истерического припадка. А потом уехала вместе со своей Маняшей и тремя сундуками книг, которые, оказывается, тоже приобретала в немалых количествах.

Натали облегченно выдохнула и вернулась к прежней жизни, о кузине не вспоминая. На горизонте маячил бравый военный и еще пара-тройка неплохих вариантов, сладких и запретных. Замуж Наталья Наумовна не торопилась, здраво рассуждая, что после замужества дядюшка умоет руки, ограничившись приданым и отдаст ее на волю супруга. А уж какова может быть эта воля, можно было предположить на примере любезного братца. Сумма, сколь приятной она ни была, в неумелых руках истает вешним снегом, а для поддержания теперешнего образа жизни требуются регулярные финансовые поступления. Натали, вслух истово презирающая деньги, цену им знала. Ах, с большим удовольствием она взяла бы себе не мужа, а отца, такого, как Карп Силыч Абызов, только дворянина. Но это, к сожалению, было невозможно.

Однако годы текли как вода. Двадцать семь, и вот она уже старая дева. Дядюшка в письмах все настойчивее намекал, что пора бы под венец. На Аркадия, к слову, никто давления не оказывал. Холостяк за тридцать — обычное дело, барышня же под этот возраст — попрание основ и приличий.

Когда Серафима явилась в дом Бобыниных этим летом, Натали приняла гадкую выскочку холодно. Та ластилась котенком к «милой сестрице», сносила нотации и колкие фразы. Однажды вечером, а год от года Наталье Наумовне стало поступать все меньше и меньше приглашений на приемы и увеселения, так что домашние вечера вошли в обычай, Серафима изложила свою просьбу.

— Ну не знаю, — перед мысленным взором Натальи Наумовны уже раскладывался пасьянс из разноцветных фотографических открыток модных курортных местечек, — пожалуй, Руян.

Кузина покивала на разъяснения, захлопала в ладоши и в тот же день приступила к сборам. От батюшки Абызова она унаследовала стремление к основательности и размаху. В дом Бобыниных потянулись вереницей сапожники да портные, все горизонтальные поверхности гостиной скрылись под ворохом модных журналов, а куклы-пандоры, поначалу демонстрирующие модели сезонных платьев, быстро сменились ростовыми манекенами.

— Я в дамской науке не сильна, — доверчиво сообщала Серафима, стоя на табурете, пока с нее снимали мерки. — Так что только на внешний эффект полагаться придется.