Кисейная барышня

-- Господи, что же это такое?..-- взмолился Ромодин.-- Зиночка, я ничего не знал... что-то такое случилось... Зиночка, да ты присядь, а то едва на ногах держишься.

Она машинально повиновалась ему и присела к столу. Теперь она не решалась взглянуть на Татаурова, который оставался на ногах и только делал левой рукой такой жест, точно кого-то отталкивал от себя.

-- Вы были пьяны...-- тихо проговорила Зиночка, с трудом переводя дух.-- А разве пьяный человек может отвечать за свои поступки?.. Но и другие не виноваты... Есть такия положения... когда потерпевшему остается только молчать.

-- Да, я постоянно был пьян, Зинаида Игнатьевна...-- продолжал Татауров.-- Пред вами погибший человек... Но и у погибшаго человека может, проснуться совесть. Когда я увидал вас тогда на пасеке... ах, как мне сделалось совестно, гадко!.. И такой человек поднял свою грязную руку на честную девушку... Игнатий Павлович, гоните меня, подлеца, в шею -- вот и весь разговор.

-- Да в чем дело?-- спрашивал Ромодин.

Татауров, сбиваясь и делая остановки, разсказал откровенно все обстоятельства. Ромодин слушал его, бледный, как полотно, и от охватившаго его волнения у него затряслась нижняя челюсть. Зиночка сидела попрежнему у стола и не замечала, как по лицу ея катились слезы. Стоявшая на столе лампа освещала эту живую картину, оставляя углы комнаты в полутьме. Жажда покаяния у Татаурова разразилась именно в той острой форме, когда человек говорит: "смотрите, все смотрите, какой я дурной и скверный человек -- я сам презираю себя". Это -- свойство русскаго простого человека, который кланялся с высокаго лобнаго места на все четыре стороны и прощался с миром православным. Накипевшему злу нужен выход.

-- Нет... всего я не могу и разсказать...-- безсильно закончил Татауров, опускаясь на диван.-- Ведь я все-таки получил кой-какое образование, а жил до сих пор по-свински. Таким людям даже нет имени.

Наступила тяжелая пауза. Ромодин шагал, из угла в угол, заложив руку за спину. Как, к его дочери посылать извозчика из гостиницы!.. Господи, что же это такое?.. И она, она молчала все время... Нет, всему есть пределы, и он, Ромодин, покажет, что нельзя безнаказанно оскорблять порядочных людей. Только пусть уйдет Зиночка; у него с Татауровым будет свой разговор: старый и больной отец покажет купеческому саврасу, что называется порядочностью в человеческом общежитии.

Но в этот момент Татауров поднялся и, не прощаясь, пошел прямо к двери.

-- Послушайте,-- остановила его Зиночка.-- О своей пьяной выходке вы сказали больше, чем я сама знала... Я даже понимаю такой поступок, как проявление ничем не сдерживаемой разнузданности. Но для меня непонятно вот что: зачем вы тогда купили с аукциона мой рояль? Это был единственный верный друг, и вы отняли его у меня... Если бы купил его какой-нибудь незнакомый человек, то это еще можно обяснить жаждой наживы, наконец привычкой к дешевым покупкам; но вы бывали у нас так часто в доме... вообще были приняты как свой человек...

-- Вот уж этого не могу вам сказать,-- бормотал Татауров, перебирая в руках шапку.

-- Почему?..

-- Так... А впрочем, все равно: меня подговорил Брждзовский, чтобы сделать вам неприятность. Это еще хуже того, что я делал дурного лично от себя...

-- Неправда!-- резко прервала его Зиночка.-- Да, неправда...

-- Я лучше уйду,-- повторял Татауров.-- Ей-Богу, уйду... что же тут говорить: мерзавец, и только. На таких людей даже не сердятся, а только презирают...

Зиночка не помнила, когда и как вышел из номера Татауров. Отцу стоило больших хлопот, чтобы привести ее в себя. Она не плакала, не жаловалась, не стонала, а точно вся застыла. Ромодин хорошо знал нервные женские припадки и поэтому молчал тоже; лучшее лекарство в таких случаях -- тишина. Испытанный человек понимал многое такое, о чем не догадывалась и не могла бы догадаться сама Зиночка, и о чем он не мог ей сказать. Желание посчитаться с купеческим саврасом уступило место другому чувству... Да и ему ли, из-за котораго плакало столько женщин, судить других!

-- Папа... я всех ненавижу... да, всех!-- заговорила наконец Зиночка, просыпаясь от своего забытья.-- И тебя ненавижу, папа... и себя... вот за то, что сидела здесь и слушала вас обоих. Нужно бежать.

Она так и ушла, не простившись с отцом.

XVI.

Прошел год. Опять наступала весна. Ромодины жили все в том же флигельке, а Игнатий Павлович перебивался попрежнему в своих номерах. Милочка поступила в гимназию, маленькая Аня ходила уже около стульев.