Кислородный предел

Нет, Сухожилов сам себе не нравится. Попрекать куском хлеба — последнее дело. А упрекать девчонку в собственной ее же, женской природе — тем более. Какой же ей быть, если не слабой, мужчиной прокормляемой и одеваемой? (Все это равноправие полов придумано лишь для того, чтоб регулировать число лишних ртов в развитых странах.) Единственно бесспорная… ну, хорошо, приоритетно истинная женская работа — это материнство, сюда идут все силы, а содержать вот эту мать в первостепенной холе и блаженной неге, выходит, чья задача?

— Где ты был вчера? — говорит она глухо, будто первое же слово правды убьет ее, но она всецело к этому готова, потому что «как они живут сейчас — это не жизнь».

Это в ней его выбешивало с самого начала — всегдашняя склонность Камиллы к театральному, с заламыванием рук страданию; кто-то вбил ей в голову едва ли не с рождения, что она девушка с «богатым внутренним миром», и Камилла чуть не с молоком матери впитала эту идиотскую манеру подменять реальность представлением о боли, которую должна испытать от вечного несовершенства мира (и подлости мужчин) любая, прости господи, «возвышенная» женская душа. Более того, отними эту «боль» у Камиллы, этот вечный кайф быть обманутой и преданной, и от внутренней жизни ее, вернее всего, ничего не останется.

— Мы, по-моему, с этим решили? — говорит он осторожно.

— Решили, решили… Вот только жалоба, Сережа, поступила на твое поведение.

— Так, интересно, от кого?

— Неважно. Вчера тебя видели совсем в другом месте.

— Ну что же ты? — говорит Сухожилов, пылая праведным гневом и нетерпением оспорить, опровергнуть. — Что за манера? Сказала «А» — ну говори теперь «Б». И потом, что это значит — неважно? Это очень важно, чрезвычайно, единственно важно. Или это сообщение было анонимным? И ты уже на веру склонна принимать — любое заявление на веру, неважно, от кого? Ну прямо как в разгар репрессий — без суда и следствия. А, Вышинский в юбке?

— Это наша общая знакомая.

— Отлично, общая знакомая. Значит, ты нашей общей знакомой веришь больше, чем мне? Какой-то там овце, заботливой и искренней подруге, ты доверяешь больше, чем мне. Ну и о чем нам после этого с тобой?.. Дальнейшее — молчание, тупик. Но я могу узнать хотя бы — а в чем я обвиняюсь, собственно? А то какой-то Кафка получается.

— Ты, Сережа, последнюю каплю вчера.

— Что за капля-то хоть, скажи?

— Симпатичная такая, очень миленькая капелька. С конским хвостиком, не вспомнил?

— О, опять интересно! Ну так кто меня все-таки видел? И, главное, где и во сколько? Если в семь в «Наварросе», я могу объяснить.

— В десять, Сережа, в «Венеции».

— Да кто меня видел, кто? Вот пусть сама и скажет тебе и мне в глаза — тогда я посмотрю.

— Вика — устраивает?

— Стоп, стоп, какая это Вика? Эта которая, что ли, с Вадимом? Так у нее уже блюдечки спасательных кругов! Зрение — минус! Еще кого оно там видела — вопрос. И, главное, кого хотела видеть. Она ж шизофреничка, ты не знала? Конкретная шизофреничка, три месяца назад лежала в дурке, синдром маниакально-депрессивный, не слыхала о таком? Вот, было проявление вчера, когда к тебе пришла и рассказала. Всех, всех теперь подозревает. Это знаешь, как называется? Синдром де Клерамбо. Когда твоя собственная личная жизнь разрушена, то в подсознании возникает стремление разрушить и чужую. Причем она не виновата в этом, не отдает себя отчета, Вика, а просто у нее болезнь.

— Это не жизнь, — шепчет она еле слышно. — Это не жизнь.

Полгода назад Сухожилов с энтузиазмом сочинял стихи — беспомощные, но красивые, в которых были лалы, каллы и Камиллы, «воздушно и небесно милы», — и у него был устрашающий противник, потенциально и по всем параметрам непобедимый, владелец винно-водочных заводов и подмосковных птицеферм Евгений Дымов, которого они с Камиллой очень скоро прозвали меж собой «колбасником». Дымов, как в том анекдоте, подгонял к подъезду бесконечные белоснежные лимузины и разжимал перед зазнобой кулаки с припрятанным брильянтом, а Сухожилов рифмовал и по-мальчишески карабкался по водосточным трубам; обняв опасно шаткое колено обеими руками, носком ботинка ударял в Камиллино окно. У «колбасника» имелись «самые серьезные намерения», но не было инструментария. А Сухожилов обладал необходимым арсеналом, но никаких намерений, помимо эротических, за душой не имел.