Кислый виноград. Исследование провалов рациональности

А значит, до индустриализации и в ординалистском, и в кардиналистском смысле индивиды жили в лучшем из всех возможных миров. После индустриализации это уже не так, поскольку социальным выбором становится еще более индустриализированный мир. Однако индустриальное состояние социально предпочтительнее доиндустриального, хотя, учитывая кардинальность, благосостояние людей уменьшилось. Интуитивный смысл здесь в том, что для каждого человека состояние z лучше, чем состояние у, по некоторому объективному признаку, такому как реальный или ожидаемый доход, а у лучше, чем х; у достаточно лучше, чем х, чтобы создать новый уровень желаний, а z достаточно лучше, чем у, чтобы породить уровень фрустрации, которая уменьшает благосостояние людей в количественном отношении по сравнению с состоянием х, хотя, повторяю, коллективный выбор при у – скорее у, нежели х, «нам было лучше безо всех этих новых безделушек, но теперь, лишившись их, мы будем несчастны». Ясно, что это вполне достоверная история.

Что же должен порекомендовать утилитарист? У утилитариста-ординалиста, как я полагаю, не будет никаких оснований для рекомендаций. Состояние х социально лучше, чем состояние у, при предпочтениях х, вдобавок состояние у лучше состояния х при предпочтениях у – вот и все, что можно сказать. Утилитаристу-кардиналисту, однако, пришлось бы однозначно советовать состояние х, а не состояние у при постулированных допущениях. И это, как я считаю, неприемлемо. Нельзя утверждать, что малейшая потеря в благосостоянии важнее, чем величайший прирост в автономии. Должны существовать случаи, в которых автономия желаний важнее их удовлетворения и в которых фрустрация, несчастье и возмущение должны позитивным образом приветствоваться. А освобождение от адаптивных предпочтений в вышеописанном случае имеет именно такие последствия: создание фрустрации и формирование автономных людей. Ведь мы же не хотим решать социальные проблемы, прописывая большие дозы транквилизаторов, и не желаем, чтобы люди самоуспокаивались при помощи адаптивных предпочтений. Быть может, Энгельс переоценивал бездумное блаженство доиндустриального общества и недооценивал бездумное несчастье, однако это не отменяет его наблюдения о том, что такой «образ жизни, правда, весьма романтичный и уютный, но все же недостоин человека»[335].

Я не основываю свой довод на идее, что фрустрация может быть хороша сама по себе. Да, я считаю, что это верно, поскольку необходимо, чтобы в счастье присутствовали элемент исполнения и элемент ожидания, усиливающие друг друга некоторым сложным образом[336]. На самом деле «не иметь некоторых вещей, которые хочешь, – важнейшая часть счастья»[337]. Но тогда утилитарист пожелал бы спланировать оптимальную степень фрустрации. Мой аргумент состоит в том, что даже более чем оптимальная фрустрация может оказаться благом, если автономия неспособна без нее обойтись. Точно так же я не утверждаю, что поиски все больших материальных благ – лучшее занятие для человека. Конечно, может наступить такой момент, когда фрустрирующие поиски материального благополучия перестанут освобождать его от адаптивных предпочтений и превратятся в подчинение аддиктивным предпочтениям. Однако я утверждаю, что на ранних стадиях индустриализации эта точка не достигается. Только фальшивые умы возразят, что борьба за рост благосостояния была изначально неавтономной. Акцент, который Ролз ставит на первичных благах как на нейтральном средстве реализации избранного жизненного плана, кажется мне абсолютно верным, равно как и его замечание о том, что на какой-то стадии дальнейший рост материального благосостояния перестает быть неотложным вопросом[338]. Переживается ли он как менее неотложный – это уже другая проблема.

Теперь я должен объяснить, каким образом указанный пример помогает выдвинуть возражение против утилитаризма. По большому счету, теория справедливости или теория коллективного выбора должна удовлетворять двум критериям (среди прочих). Во-первых, она должна быть руководством к действию, то есть давать нам возможность делать эффективный выбор в самых важных ситуациях. Если в конкретном случае теория говорит нам, что две или более альтернативы одинаково и максимально хороши, тогда это должно иметь содержательное значение, а не быть просто артефактом теории. Последнее, например, касается принципа Парето, согласно которому х социально лучше, чем у, тогда и только тогда, когда один человек строго предпочитает х, нежели у, и никто строго не предпочитает у, а не х, в то время как обществу «безразлично», х будет или у, если какой-то человек строго предпочитает х, нежели у, и какой-то другой строго предпочитает у, а не х. Хотя принцип и устанавливает формальное ранжирование, оно совершенно неадекватно как руководство к действию. Теория не должна говорить нам, что какие-то альтернативы невозможно сравнивать друг с другом, и не должна пытаться преодолеть эту проблему, заявляя, что обществу безразличны все альтернативы, которые не могут сравниваться друг с другом[339].