Кит на заклание

Я кивнул. Я по сей день верю, что китиха сознательно пыталась преодолеть пропасть, разделяющую нас. Задача эта оказалась ей не под силу, и все же нельзя сказать, что попытка ее потерпела полную неудачу, ибо до конца моих дней я сохраню в памяти ее голос, и он всегда будет напоминать мне, что величайшее чудо на земле — не человек, а жизнь — жизнь во всех ее формах и проявлениях. И если наступит день, когда в оскверненном океане не останется ни одного сородича моей китихи и навеки смолкнут на планете голоса китов, — далее тогда стон Олдриджской пленницы будет звучать у меня в ушах.

Странная идиллия царила в заводи в то утро. Мы были одни, и ничто не нарушало нашего покоя. Не замечая жестокого мороза, мы с Оуни, как завороженные, не шевелясь сидели в свободно дрейфовавшей лодке. В неподвижной воде неторопливо и величаво вальсировала китиха, всякий раз проходя совсем рядом с нами. Мне не дано было проникнуть в ее чувства, но сам я чувствовал себя наверху блаженства. Я с надеждой ждал, что, прервав кружение по заводи, китиха бросится в погоню за каким-нибудь небольшим косяком сельди, но этого так и не произошло.

Около полудня я решил пойти на рыбозавод, чтобы узнать, нет ли новостей насчет «Хармона» или ловушки с острова Рамеа, а заодно начать приготовления к вечернему лову сельди. Оуни уже готовился запустить мотор, когда над нашими головами раздался гнусавый вой. Это был самолет на лыжах, прилетевший за Бобом Бруксом. Приземлившись в заливе Галл-Понд и приняв на борт фотографа, он теперь поднялся и стал описывать круги над Олдриджской заводью. Брукс снимал с высоты птичьего полета.

Я встревоженно поглядел на китиху, но она как будто сохраняла спокойствие. Самолет сделал пять-шесть кругов на сравнительно безопасной высоте, но затем, вместо того чтобы убраться восвояси, стал снижаться и наконец пролетел над заводью на высоте не больше девяноста метров. Вскочив на ноги, я грозил пилоту кулаком и выкрикивал беспомощные проклятия. На него это не произвело впечатления, и самолет продолжал снова и снова проходить над заводью, сотрясая воздух оглушительным ревом мотора, отдававшимся в прибрежных скалах.

Китиха страшно испугалась. С быстротой, достигавшей, очевидно, предела ее возможностей, она устремилась через всю заводь к проливу и лишь в самый последний момент свернула в сторону, подняв стену брызг и пены. Затем она кинулась к мелководью в восточной части заводи.

Оуни вскочил на ноги и тоже кричал, чего я от него никак не ожидал.

— Она выскочит на мель! Господи помилуй! Прямо на мель! — кричал он дрожащим от страха голосом.

Будь у меня ружье, я, наверное, стал бы стрелять по самолету. Ярость моя не имела границ. Только сорок минут спустя Брукс решил, очевидно, что отснял достаточно пленки, и самолет набрал высоту и исчез в небе.

Сейчас, по прошествии нескольких лет, я не слишком виню Боба Брукса. Наверное, любой фоторепортер сделал бы на его месте то же самое, ведь в этом, собственно, и заключается их работа: главное — заснять материал, а там хоть трава не расти. Но тогда меня буквально трясло от злобы. В таком состоянии я и явился в контору управляющего. Ничего хорошего сообщить мне он не мог. Связаться с «Хармоном» по радио ему не удалось, но, установив связь с другим сейнером, находящимся в заливе Бей-оф-Айлендс, он узнал, что «Хармон» по-прежнему стоит у своего причала и никаких приказов, по-видимому, не получал.

От премьер-министра Смолвуда известий не поступало. Зато в аэропорту Гандер три самолета с репортерами и фотографами уже стояли на взлетных дорожках, ожидая лишь сведений о толщине льда в заливе Галл-Понд.

Единственной обнадеживающей новостью было сообщение с острова Рамеа: ловушку уже переправили на пристань, и в воскресенье рефрижераторное судно «Карибу рифер» доставит ее в Бюржо. Однако из этого следовало, что воспользоваться ею мы сумеем не раньше понедельника, а первый улов получим, видимо, только во вторник. Я не был уверен, что китиха может ждать до вторника. Юго-западный клуб не возражал против того, чтобы вечером повторить ловлю неводом, но руководство клуба было обеспокоено отсутствием денег. Я заверил их, что, если понадобится, я заплачу из своего кармана.

Вернувшись в заводь, мы с Оуни застали там толпу любопытных. Большинство из них оставили свои лодки — штук десять — пятнадцать — за пределами заводи, но один довольно большой баркас стоял прямо в центре пролива, безнадежно парализованный намотавшейся на винт заградительной сетью, которую утром мы снова, уже в третий раз, натянули поперек пролива.

Хозяина баркаса звали Роуз. Он немного рыбачил, но в общем предпочитал наниматься в проводники к охотникам с материка, иногда приезжавшим в Бюржо бить лосей. Был случай, когда по просьбе Роуза я помог ему отстоять отобранное у него удостоверение профессионального проводника, и теперь я никак не ожидал от него такой неблагодарности. Указывая на плакат у входа в пролив, я спросил Роуза, читал ли он распоряжение властей. Он обернулся, и я увидел его покрасневшее лицо.