Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы

Мы направлялись на восток, туда, где в пойме реки Карун стояла уединенная и строго охраняемая царская резиденция. Передвигались мы только ночью, днем отдыхая в густых зарослях и плавнях. При подавляющем численном перевесе противника только внезапность могла гарантировать нам успех. Наконец рыскавшие впереди нашего отряда дозорные волки сообщили о том, что увидели золоченую кровлю царского дворца и наткнулись на первые неприятельские караулы. Поскольку день уже клонился к вечеру, я отдал приказ располагаться на ночлег в близлежащих зарослях тростника, где волки обнаружили несколько участков твердой земли. Огня не разводили и даже говорить старались как можно тише — все сознавали, что завтрашний день будет днем решающей битвы. Утомленный долгим переходом, я крепко заснул на подстилке из тростника. Однако на рассвете я проснулся оттого, что кто–то теребил меня за рукав. Открыв глаза, я увидел в мутном утреннем свете волка Абу Сирхана. «Что случилось, друг мой?» — севшим спросонья голосом спросил я. «Беда, шейх! Нас окружают!» — взволнованно ответил волк. «Вах! Как это так?» — опешил я. «Должно быть, нас предали», — предположил Абу Сирхан. «Н-да… Впрочем, теперь не время это выяснять, — промолвил я. — Надо всех будить и готовиться к бою». Через несколько минут наш отряд поднялся по тревоге и подтянулся к кромке тростниковых зарослей. Отсюда мы могли наблюдать перемещения неприятельской армии, обложившей нас со всех сторон и прижавшей к реке. Я ломал себе голову над тем, как же врагу удалось выследить нас, но так и не смог доискаться причины. Лишь долгое время спустя я узнал, что у царя зинджей был визирь, человек подлого и завистливого нрава, отталкивающего вида, горбатый и кривой, большой льстец и пролаза, сифилитик, эпилептик и вдобавок зоофил. Этот визирь, задумав нас погубить, отправился во Франкистан и арендовал там спутник–шпион. Этот спутник как раз и следил за нашим продвижением, передавая изображение на экран телевизора в подвале царского дворца, оде его созерцал коварный визирь. Лукавый придворный не докладывал о своей хитрости царю, дабы тот уверовал в его сверхъестественные способности. Я никак не мог ожидать такой изобретательности от тупых зинджей, хотя мне давно следовало бы заметить, что их вялость и тупость парадоксальным образом сочетаются с необычайной хитростью.

Как бы то ни было, враг опередил нас. Наше положение представлялось безвыходным, и нам оставалось лишь подороже продать свою жизнь. Ища спасения, я вспомнил о чудесном действии волчьего воя на души зицджей и стал отыскивать взглядом Абу Сирхана, но в этот самый миг со стороны вражеских боевых порядков раздался оглушительный дребезжащий рев сотен карнаев, сразу затопивший все прочие звуки. Последняя надежда рухнула — даже самый голосистый волк не смог бы перекрыть своим воем этот ужасающий шум, поднятый, без сомнения, специально. Душераздирающий рев не прекращался ни на минуту — видимо, запасные трубачи заменяли выбившихся из сил. От вражеского войска отделились группы всадников и поскакали в нашу сторону. Это были конные лучники. Приблизившись, они брали поводья в зубы, натягивали тетиву и, прицельно выпустив стрелу, мчались в сторону. Стрелы со свистом сбивали стебли тростника, с плеском падали в болотную жижу. Жалобно взвизгнул раненный волк, со сгоном упал один из низаритов, пронзенный насквозь, так что из его груди торчало только пестрое оперение. «Всем отойти!» — крикнул я, дабы укрыть своих людей от обстрела в топкой тростниковой чаще, недоступной для конных. Впереди залегли только несколько наблюдателей–волков. Стрелы продолжали сыпаться еще некоторое время, но это уже был обстрел вслепую, не приносивший нам вреда. Вскоре он прекратился. Прервался на какое–то время и рев карнаев, так что мы смогли расслышать друг друга. Не разбирая дороги, ломая тростник и разбрызгивая грязь, ко мне вскачь примчался волк–разведчик, прохрипел: «Они идут!» — и замертво свалился у моих ног. Только тут я разглядел стрелу, торчавшую у него из–под левой лопатки. «К бою! — крикнул я. — Мужайтесь, друзья, и прощайте!» Любые приказания в нашем положении были уже неуместны, но, желая воодушевить свой маленький отрад перед смертельным боем, я возвысил голос и прочел «Военную касыду» — одно из самых знаменитых стихотворений из числа написанных мною под именем Али Мансура:

Мой друг, Абдалла ибн Салем, взгляни, заалел восток,

Зовя к бесконечным далям твой дух, отважный ездок.

Какая скачка взволнует верблюдиц твоих бока?

Их поступь неукротимей, размеренней, чем поток.

Стройней тростника их ноги, их шерсть молока белей,

На сутки бега им нужен воды лишь один глоток.

Но так же как их, лишенья в пути тебя не смутят,

Ведь ты и в питье, и в пище воздержан, как сам пророк.

Услышь, как ликует недруг, унизивший твой народ,

Пусть сердце твое забьется, как в ветреный день платок.

В умах воцарилась Кривда и нагло вершит дела,

Теперь в слезливых молитвах лишь трусы находят прок.

Аллах помогает смелым, преследующим судьбу,

Ударами метких копий ее сбивающим с ног.