Китай: краткая история культуры (пер. Р.В. Котенко)

В начале Мин, в правление Чэн-цзу и его непосредственных наследников (между 1405 и 1433 годами) двор организовал несколько морских экспедиций. Этот внезапный и беспрецедентный интерес к навигации и географическим открытиям имел причины, весьма отличные от тех, что вели европейцев в восточные моря в том же XV веке. Китайские экспедиции были крупномасштабными: на специально построенных больших кораблях находилось до 70 тысяч человек. Их возглавлял дворцовый евнух Чжэн Хэ — смелый и отважный путешественник, непоколебимый командир, искусный дипломат и влиятельный придворный — довольно редкое собрание качеств. Чжэн Хэ был и главным вдохновителем этих экспедиций, продолжавшихся, пока он был в силе, и закончившихся лишь с его смертью. Эти дорогостоящие экспедиции не преследовали ни торговых, ни завоевательных целей. Китайцы действительно вмешивались в политические перипетии островных государств Индонезии, Малайского полуострова и Цейлона (Ланки), но их действия были подчинены главной цели — явить миру мощь минской империи и добиться формального признания китайского сюзеренитета в этих регионах. Тем правителям, кто признавал власть минского императора, помогали в борьбе с теми, кто этого не делал. Китайцы никогда не создавали своих собственных постоянных баз и довольствовались портами дружественных государств. Впоследствии, когда география путешествий расширилась, первоначальные цели дополнялись все более растущим интересом к открытиям и редким чужеземным диковинкам, которые флот привозил на родину для услаждения двора. Чжэн Хэ вел свой флот в Персидский залив и Красное море, путешествовал вдоль восточного побережья Африки, откуда привез в подарок императору живого жирафа. Сановники уверяли Чэн-цзу, что это и есть мифический единорог, который появляется на земле лишь в правление совершенномудрого. Император лишь мудро посоветовал им не быть столь наивными. На юге китайский флот доходил до острова Тимор, что рядом с Австралией, однако зафиксированный ими вариант написания дает похожее на оригинал звучание только при произнесении иероглифов на диалекте Фуцзяни (откуда и отправлялись экспедиции). Путешествия Чжэн Хэ были популярными при дворе, но не в среде чиновников. Старому соперничеству между дворцовыми евнухами и бюрократией суждено было разрушить династию. Стоимость экспедиций, а также тот факт, что их возглавляли и контролировали евнухи, а не гражданские лица, вызывал недовольство чиновников, что после смерти Чжэн Хэ и сыграло решающую роль. Когда планировалась следующая экспедиция, чиновники вдруг "потеряли" навигационные карты и другие необходимые документы. Экспедицию отложили, как оказалось — навсегда. Лишь шестьдесят четыре года спустя после последнего путешествия Чжэн Хэ в 1433 году Васко де Гама и его спутники вошли в Индийский океан , чтобы начать эру европейского владычества в восточных морях. Если бы китайцы продолжили столь успешно начатое Чжэн Хэ дело, создали постоянные базы, совершенствовали морскую мощь и основали колониальную державу, возможно, ход истории был бы совершенно иным. Но минский двор утратил к этому интерес, и морское дело в Китае пришло в полный упадок. Португалия спустя полвека подобрала то, что потеряли китайцы, и стала морской державой, хотя ее ресурсы были несравнимы с имевшимися в наличии у Чжэн Хэ. Китаю в последующем суждено будет дорого заплатить за потерю такой возможности. Период китайской истории за три столетия непосредственных контактов с Европой, пожалуй, лучше всего знаком западному читателю, однако история этих взаимоотношений всегда представлялась с точки зрения Запада, поэтому подчеркиваемые обычно факты не всегда на самом деле определяли ход событий. Стало привычным весьма кратко говорить о первом столетии китайско-европейских отношений и уделять внимание лишь тем трудностям, что возникали между иностранными торговцами и китайскими чиновниками в Кантоне в XVIII–начале XIX века, трудностям, которые привели к началу Опиумных войн и созданию концессий и системы экстерриториальности. Но это как раз самое понятное, ибо политика манчжурского правительства была слишком неразумной. Причины всех проблем, а также ответ на вопрос, почему отношение китайских властей было столь враждебным и отстраненным, следует искать в ранних контактах китайцев и иностранцев в XVI и XVII веках. Поведение европейцев в этот период не так легко оправдать, поэтому-то западные историки и проходят мимо него. Историю европейской морской торговли с Китаем можно разделить на три этапа. Первый этап — XVI и XVII века, когда она почти целиком находилась в руках португальцев, потесненных голландцами и англичанами лишь в конце XVII века, полностью падает на минскую эпоху. Второй этап — этап "торговых компаний", когда все ост-индские компании морских держав отчаянно боролись за то, чтобы прибрать к рукам торговлю в Кантоне, продолжился вплоть до начала в 1840 году первой Опиумной войны, открывшей уже новую эпоху концессий и экстерриториальной системы, закончившуюся уже в нашем столетии. В данной главе речь пойдет о первом периоде, ибо именно тогда сформировался взгляд китайцев на европейцев и определился характер взаимоотношений между ними. Изучая историю контактов китайцев с другими народами, нельзя не подивиться тому громадному различию в отношении китайцев к арабам и персам при Тан и Сун и к европейцам при Мин и Цин. В первом случае империя была открыта для иностранцев, которые торговали и жили не только в портовых городах, но и во многих внутренних центрах, особенно в столице. При Мин и Цин им разрешили селиться лишь в Кантоне (Гуанчжоу) и ближайших окрестностях и запрещали путешествовать по империи. Такой контраст должен иметь объяснение, и, как очевидно не только из китайских, но и европейских источников, такое неблагожелательное отношение к европейцам стало следствием их жестокого и варварского поведения. Когда первые португальские мореплаватели появились в Китае, они пользовались той же свободой, что арабы и малайцы. И в том, что позднее их стали ограничивать, виноваты они сами. В целом для европейцев оказалось большой неудачей, что именно португальцы первыми проложили путь в восточные моря. У иберийских народов развился довольно странный взгляд на исследования и торговлю, сформировавшийся в ходе многовековой борьбы с испанскими маврами и корсарами. Воспитанные в атмосфере религиозной ненависти и постоянных войн, португальцы и испанцы привыкли считать все нехристианские народы заведомо враждебными, а каждый плывущий по морю языческий корабль — законной добычей. Они, как это часто бывает, унаследовали пороки тех, против кого столь долго боролись. В религиозном отношении иберийские народы позаимствовали испанскую ненависть ко всем инакомыслящим, и именно благодаря им альтернатива "обращение в веру или смерть" стала частью христианской доктрины, беспощадно насаждаемой на Востоке и в Америке. Португальцы, принеся эти традиции в восточные моря, утверждали их на побережье Индии и Китая. Торговлей они, пожалуй, занимались меньше, чем грабежом и мародерством. Когда противник был слаб или неподготовлен, португальцы нападали на корабли и города, убивали "язычников" и использовали бухты в качестве опорных баз. Когда он был силен, они торговали — всегда готовые принять более присущий им облик мародеров, если позволит случай. Для китайцев такое отношение было внове. За многие столетия они уже привыкли к визитам арабов и других торговцев из Азии. Они прекрасно знали, что у этих народов — своя религия, в их собственных странах являющаяся всеобщей и почти обязательной. В Китае дело обстояло не так. Иностранцы могли исповедовать какую угодно веру, если это не подрывало общественный порядок. Но то, что некая религия давала человеку право грабить и убивать тех, кто исповедовал иное учение, — для Китая было неведомо. Однако для португальцев XVI века это являлось аксиомой. Португальцев нельзя обвинять в том, что они действовали в соответствии с идеями, ставшими результатом их собственной истории, и принятыми в то время в Средиземноморье обычаями, но в равной степени нельзя осуждать и китайцев за то, что они считали пришельцев пиратами, весьма похожими на японских корсаров, грабивших побережья и захватывавших в плен людей в течение всего минского периода. Китайцы принимали меры для борьбы с японцами, и, естественно, перенесли их и на португальцев, действовавших точно так же. Перестрелло, имевший всего один корабль, получил хороший прием, как если бы он был арабом или малайцем. На следующий год появились уже четыре португальских корабля под командованием Фернандо д’Андрада. С ними прибыл и посол вице- короля. Португальцев приняли так же, как и посланцев других далеких стран. Их отправили в Пекин, где их дары должны были быть приняты как "дань", а в ответ сделаны подарки, но когда посольство уже находилось в столице, китайский двор узнал о португальцах нечто новое. Китайцев проинформировали — арабы или же посещавшие Ост-Индию китайцы, — что португальцы обычно появляются под видом мирных торговцев, но, закрепившись, грабят города, свергают законное правительство и устанавливают свою власть. Так они поступали и в Индии, и на берегах Ирана, и на островах Ост-Индии. Эти неблагоприятные сведения очень быстро подтвердил своими действиями в Кантоне Симон д’Андрада — брат командующего. Португальцы совершили несколько пиратских набегов на берегах Жемчужной реки, их агрессивность и жестокость привели к открытой враждебности. Губернатор Кантона, опасаясь за свой город, прибег к военным мерам и силой заставил португальские корабли покинуть устье реки. О судьбе посольства в Пекине более ничего не известно, но, похоже, с португальцами обошлись как с пиратами. Китайцы полагали, что получили очевидные доказательства. Португальцы были скрывающимися под видом торговцев пиратами. Им запретили впредь заходить в китайские порты. Когда в 1522 году Альфонсо де Мелло появился у Кантона, он был атакован китайским