Бердяев поворачивает проблему лицом к человеку: в Боге есть «трагический недостаток», страстное томление и тоска по человеку. Не только человек нуждается в Боге и без него не есть, но и Бог нуждается в Человеке как в своем детище, своем подобии. У Бердяева было свое самоощущение Бога. (Как писал он в конце жизни: никогда «природа», «жизнь», «инстинкт», «коллективная стихия» не были для меня Богом. Истина была для меня Богом. Истина, возвышающаяся над всем. Но и Истина может вочеловечиться» («Самопознание»).) И то искупление за первородный грех, который совершен до времени и, возможно, принесен на землю из иных сфер, изживание вселенской кармы – ложится на плечи человека. В этом оправдание и предназначение человека, возможность конечного Спасения, если человек не убоится заглянуть в себя, не устрашится Бездны. Увидеть пустоту, никчемность зла, которое не победишь, борясь с ним или боясь его. Призраки могут править миром, но недолго. Пробудится в человеке изначальное чувство Свободы, инстинкт Творца, мироустроителя, и через творческое горнило пропустит он мутную руду жизни, очистит ее совершенно.
Остается освободить человека от внутреннего зла, чтобы он перестал быть частью, стал целым, истинным человеком. «Освобождение зверя с бушующим в нем хаосом не есть освобождение человека, так как подлинный
Ради высшей Свободы все и существует, в ней «оправдание человека» и человеческой истории со всеми невзгодами.
Для восхождения к этой Свободе человеку предстоит преодолеть пропасть между Землей и Небом, искупить добытийное зло. И пусть буддисты говорят не столько об искуплении первородного греха, сколько об остановке колеса сансары, вибрации дхарм, – через Просветление, устранение авидьи из потока сознания. Но и в христианской традиции грех изживается успокоением сердца, очищением души. И авидья относительна, есть лишь тень «божественного света», Праджни. Создается впечатление, что понимание природы зла и пути спасения не столь различны, как принято было думать, хотя выдающийся буддолог О. О. Розенберг предостерегал от подобных сопоставлений. Современные работы, европейские и японские, иногда вносят понятие греховности в толкование волнения; но такое понимание не соответствует метафизическому значению этих терминов. «Понятие прекращения бытия-страдания существенно отличается от идеи спасения в других системах тем, что возможность его обеспечена именно его безначальностью. Только безначально волнующееся может достигнуть вечного покоя, ибо начавшееся волнение предполагало бы нарушенный покой… Спасение существ… есть самоспасение истинно-сущего. Будда, спасая существа, спасает себя; существа, спасая себя, спасают Будду; совершенство каждого есть совершенство всех, и спасение каждого есть частичное спасение истинно-сущего» [332] .
Но здесь речь идет о «грехе» в обычном смысле – как отступничестве первочеловека, нарушившего волю Бога, тогда как мистики вели речь о предмирном грехопадении космического масштаба. Первичный грех, как понимал его Бердяев: грех и вытекающая из него болезненность бытия дана до всякого рационализирования; переживается вне времени и пространства, вне законов логики. «Время, пространство, материя, законы логики – все это не состояния субъекта, а состояния самого бытия, но болезненные» (Философия свободы, с. 131). С точки зрения буддизма «грех», «зло» есть дукха. Обычно это слово переводят как «страдание». Страдание это имеет причину – открылось Будде, – порождается неправильным видением, или авидьей, что и приводит к «дисгармонии», разбалансированности, к миру вывернутому наизнанку, или – к болезни бытия. Только авидья не имеет причины, безначальна.