«Однажды я гулял по склону горы, который был буквально усеян могильными холмами. Некоторые из них, судя по свежему дерну и правильной форме, были насыпаны только недавно; другие сразу можно было признать старыми; насыпи были размыты дождем, и на склонах росла сорная трава. Это было старинное кладбище, с незапамятных времен служившее для погребения; в рытвинах, прорезавших склоны горы, можно было увидеть, что гробы располагаются в два яруса.
Занятый своими мыслями, я неожиданно увидел женщину, которая пробиралась среди могил. Это была высокая молодая китаянка, лицо которой в другое время, может быть, показалось бы красивым, но теперь оно было бесконечно печально и хмуро. По траурной одежде я сразу догадался, что она вдова. Ясно было, что она пришла сюда на могилу своего мужа. Дойдя до одной из могил, которая, по-видимому, только недавно здесь появилась, женщина упала на колени. Вначале плач ее казался тихим, как будто горе, охватившее ее, слишком велико, чтобы его выразить звуками, но мало-помалу к плачу присоединились стенания, становившиеся все более отчаянными: „Горе мне, бедной! Какая страшная и печальная моя судьба! Я не вынесу ее! О, я должна умереть, я должна умереть! Я не смогу перенести мою печаль!“
Ее голос все возвышался, и было ясно, что горе буквально душит ее. К прежним восклицаниям прибавились новые, в которых она уже вспоминала свою прошлую жизнь, свое былое счастье: „Любовь моя, жизнь моя, зачем ты меня оставил? Сердце мое разрывается от тоски. Никого у меня не осталось, кто бы заменил мне тебя и утешил меня, как это делал ты! Зачем ты оставил меня? Зачем ты покинул меня, горемычную?“
Голос женщины становился все громче и громче и наконец перешел в крик. Слезы текли по ее щекам, а глаза были красные и опухшие. Вся фигура этой китаянки была олицетворением горя и скорби».
Большим событием в жизни каждой китайской семьи считалось рождение сына. Близкие и друзья навещали роженицу, приносили подарки: одежду для ребенка и продукты для поддержания сил матери. Чтобы отблагодарить друзей и знакомых, накрывали праздничный стол или просто угощали гостей вареными яйцами, окрашенными в красный цвет. В этих случаях полагалось приглашать друзей на лапшу, которая символизировала долголетие новорожденного.
Ребенок в семье был радостью, если рождался мальчик, но становился обузой, если на свет появлялась девочка.
Иметь сына считалось целью брака и большим счастьем для семьи. Это нашло отражение и в поговорках: «Вырастишь сына — обеспечишь старость, соберешь зерно — предотвратишь голод»; «И сына, и поле надо иметь свои»; «Лучшие сыновья в мире — свои собственные».
Надеясь родить сына, женщины прибегали к всевозможным гаданиям. Например, беременная женщина поднималась до зари и, надев костюм мужа, отправлялась к ближайшему колодцу. Она обходила вокруг него трижды, наблюдая за тенью в воде. Если по окончании прогулки ей удавалось вернуться домой незамеченной, это служило добрым предзнаменованием: родится мальчик.