Китайская принцесса

Такой ответ не мог меня убедить. Но так как я не имел сил в чем-либо отказать Женевьеве, а с другой стороны, не хотел обидеть Лелию, не придя ее послушать, я занял самую отдаленную ложу бенуара, чтобы моя возлюбленная не увидела меня рядом с невестой. Все могло бы оказаться еще скучнее, чем я предполагал, не держи я руку Женевьевы в своей руке и не любуйся ее оголенными плечами, которые видел в первый раз.

— Зачем мы пришли сюда? — лицемерно вздыхал я, лаская взглядом ее красивые плечи.

— Я вам это объясню в свое время, — отвечала она. Интерес Женевьевы пробудился, едва на сцену вышла Лелиа. Она обернулась ко мне и прошептала:

— Мне нужно было ее увидеть.

Я сделал вид, что ничего не понимаю.

— Кого?

Женевьева движением руки указала на сцену, где Лелиа как раз начала петь.

— Она довольно красива, не правда ли? — сказала Женевьева.

В этот момент муки моего смущения могли сравниться лишь со страданиями Лелии-Орфея.

— Она не умеет петь, но я понимаю мужчин, которым она нравится.

Я осторожно покачал головой. Отрицать было бесполезно, но мне захотелось попытать счастья.

— Вам известен человек, которому она особо нравится?

— Да, этого человека я очень хорошо знаю.

Я продолжал молча вопрошать ее.

— Это мой отец, — сказала она. — Она провела с ним неделю в Виши.

И снисходительно добавила:

— Бедный папа, надо же ему время от времени развлекаться!

Едва оставшись один, то есть тет-а-тет с оракулом, я обрушил на него всю горечь моих сарказмов. — И ты еще советовал мне соблюдать верность Лелии! Даже такая невинная девушка, как Женевьева, знает больше тебя! Либо ты несешь вздор, либо предаешь меня…

И уже ни с кем не советуясь, я решил не только не встречаться больше с Лелией, но и не обращать внимания на приметы. Разве нужны мне были теперь чьи-то советы? Закаленный жизненным опытом, любимый Женевьевой, я имел все основания считать, что будущее принадлежит мне. Просто следовало вести себя умнее.

Я решил, что поступлю правильно, попросив Женевьеву представить меня своему отцу. Важно было добиться того, чтобы он увидел меня в качестве жениха дочери до того, как узнает от досужих кумушек, что я тоже небезразличен к прелестям его любовницы. Женевьева была тронута моим порывом. Едва господин Лефранк оказался в Париже, она тотчас поговорила с ним. И как потом сказала, тот проявил ко мне интерес, и было решено, что наша встреча состоится за обедом на следующий день.

Едва проснувшись в то утро, я ощутил какое-то смутное беспокойство. Попробовал было читать газеты, как все, то есть слева направо, а не снизу вверх, интересуясь содержанием статей, а не вертикальным расположением составлявших их букв, но такой метод чтения, к которому я был непривычен, быстро утомил меня, и я вовсе отказался от чтения. Вплоть до одиннадцати часов я тщетно пытался победить страх, поселившийся во мне при пробуждении, не прибегая к помощи отвергнутой мною и осужденной теперь практике. Наконец я встал и, полный желания произвести как можно лучшее впечатление на будущего тестя, самым тщательным образом оделся. Темный костюм был выбран почти без колебаний.

Сорочка и обувь тоже не составили затруднений, а вот с галстуком возникла проблема. Отвергнув по очереди несколько галстуков, я оказался не способен выбрать один из двух оставшихся. «Белый горошек на черном фоне или в серую полоску?» Я с яростью почувствовал, что мной снова овладела моя слабость. Совершенно очевидно, что лишь один из двух галстуков был «подходящим», способным принести мне удачу во время торжественной встречи, к которой я готовился. Я положил оба на мраморную доску камина, тщетно стараясь обнаружить в себе хоть признак решительности.

— Не имеет значения какой! — энергично заявлял я.

— И все-таки который? — с сомнением вопрошал себя в следующую секунду.

Времени у меня уже не было, и, закрыв глаза, я протянул руку к галстукам.

Открыв их, я увидел, что рука легла на галстук с горохом, и уже схватил было его, когда он выскользнул и подобно мертвой змее свалился на ковер. Вряд ли кто-либо не увидел бы в этом предзнаменования. Все еще не зная, на котором остановиться, когда часы пробили время, я поспешно завязал тот, что в полоску, а другой, в горошек, положил в карман в качестве амулета.