Китайская принцесса

Подмигнув, он кивнул в сторону читального зала.

— Там вас дожидается дама.

Я было подумал, что это Лелиа, прибежавшая снова просить прощения, которое я ей дал с тем большей легкостью, что ее измена ничуть меня не волновала. Но передо мной была Женевьева. Не говоря ни слова, она бросилась в мои объятия. Я был настолько растерян, что истолковал ее рыдания как знак того, что она уже в курсе печального события в их доме.

— Что мы будем делать? — спросила она, немного успокоившись.

Чтобы не отвечать на столь затруднительный вопрос, я спросил ее о том же в свою очередь.

— Я знаю все, — сказала она, вздохнув. Сие требовало разъяснений. И я их получил. Все, что ей было известно, касалось моих прежних отношений с ее отцом.

— Я ему ответила, что твое прошлое меня не касается, что я тебя люблю, несмотря ни на что… Вчера вечером он заколебался. Сказал, что подумает. И сегодня рано ушел из дома.

Я не ошибся. Визит господина Лефранка свидетельствовал о том, что он готов капитулировать. И если бы не появилась Лелиа…

— Вернувшись, он был в дикой ярости. Заявил, что ты чудовище и способен на бог знает какие гнусности. Он даже произнес ужасную вещь…

Она остановилась. Я боялся, что она заговорит о Лелии, о сцене, свидетелем которой стал ее отец.

— Он мне сказал, — произнесла она шепотом, — «Сталкиваясь с подобным существом, невольно думаешь об убийстве».

— И ничего не добавил?

Она покачала головой, и я наконец понял, что господин Лефранк ничего не рассказал о сцене, в которой его постыдная роль не сводилась только к роли отца, что и принудило его промолчать о причине своей ярости. Таким образом, ничего не произошло такого, чего бы не предвидел мой разум.

— Он весь день пробыл дома, чтобы помешать мне уйти, — продолжала она. Вечером мы снова поссорились. Он потребовал, чтобы я поклялась, что никогда тебя не увижу. Я отказалась. Тогда он стал грозить мне, что…

Рыдания возобновились. Образ разъяренного Лефранка невольно вызвал в моей памяти образ другого Лефранка, который, наконец успокоившись, одиноко лежал в своем пустом доме.

— Как тебе удалось улизнуть? — спросил я.

— Я сказала, что иду спать, и выбралась через окно своей комнаты. Мне не следовало так поступать, но я любой ценой хотела увидеть тебя.

Слушая ее, я уже видел, как прорисовываются невидимые петли той сети, которую Судьба сплела вокруг меня. Если бы я знал, что Женевьеве неизвестна моя измена, что она меня еще любит, что готова восстать против воли отца, я бы так не отчаивался, не пошел бы с ней попрощаться. Но не все еще было потеряно.

Если бы она меня меньше любила, она бы осталась у себя, я бы с ней там увиделся, не пошел наверх, где…

— Я тоже хотел тебя увидеть любой ценой, — сказал я, вздохнув. — Я испытываю угрызения совести, — продолжала она. — Я опасаюсь, что он прибегнет к насилию над собой.

— Он тебе чем-то грозил?

— Он грозил себя убить. Таковы были его последние слова, которые я услышала, уходя от него: «Если из-за тебя жизнь для меня станет невыносимой, моя смерть будет на твоей совести!» Я отстранился от нее и сделал несколько шагов, как бы стараясь ускользнуть из этого читального зала, где, казалось, со всех сторон меня подстерегала опасность. Мне чудилось, что я присутствую при сцене, которая могла иметь место: полиция уже в кабинете господина Лефранка. Допрашивают его дочь: «Были ли причины для его самоубийства?» И Женевьева отвечает: «Из-за меня. Это моя вина. Мне не следовало уходить в этот вечер…» и, плача, рассказывает об угрозах отца, о его возбуждении. Перед лицом ее искренности никто не станет сомневаться в самоубийстве, вернее, никто не стал бы сомневаться, если бы… если бы я оставил в руке мертвеца револьвер, тяжесть которого ощущал в своем кармане.

— О чем ты думаешь? — спросила Женевьева.

Я снова думал о Черве Удачи, о китайской принцессе, о разнице между относительным и абсолютным. Только что мне казалось, что меня не могут не осудить по обвинению в убийстве. Но такая возможность была относительной. Пока я колебался, забрать свой револьвер или оставить его, у меня вопреки всякой логике был шанс на спасение. Я мог бы им воспользоваться, если бы посоветовался с подброшенной вверх монеткой, а не со своим разумом. Абсолютно невозможным было лишь то, что господин Лефранк снова задышит, поднимется с пола, словно ничего не произошло, и вернется на свое место за письменным столом.

— Останься тут, — резко сказал я Женевьеве.

Мне пришла в голову невероятная мысль: вернуться туда и вложить обратно револьвер в его руку… Но тут я услышал возглас Женевьевы.

— Уже около двух часов! — сказала она, посмотрев на часики. — Мне надо домой.

Петля сети сжимается, и я тщетно пытаюсь из нее выбраться. Она хочет вернуться к отцу. Мне тоже надо туда. Но как снова проникнуть в дом, если она будет у себя в комнате, через которую я уже однажды без ее ведома вошел в дом? И что ей сказать, чтобы ее задержать? Сейчас она направится к двери и уйдет.

— Если ему уже известно о моем уходе, что он думает в эту минуту? прошептала она.