Китайские дети - маленькие солдатики

– Предков надо чтить, – отбился отец и разразился речью о традиции. Уже знакомая к тому времени лекция длилась четверть часа, но сводилась к тому, что всякому, кто не чтит предков как полагается, грозят невзгоды. Согласно конфуцианскому канону, любое событие, кажущееся неудачей, – несчастный случай, потеря работы – на самом деле месть предков. И потому женщины в семье продолжали ежегодно лущить-рубить-жарить-варить-печь-лепить, а мы потом оставляли еду на столе на много часов.

Дочернее смирение у меня получалось из рук вон плохо. На этом правиле Конфуций настаивал особенно, оно призывало детей чтить старших, а также людей, стоявших у истоков клана, но уже давно покинувших этот мир. На Западе старшие, когда здоровье кончается, частенько оказываются в домах престарелых, китайцы же покупают дом с дополнительной спальней для бабушки и целыми днями готовят трапезы в ее честь, когда она уходит из жизни.

Древние картины и стихи иллюстрируют безграничную добродетель сыновнего и дочернего смирения: юноша призывает комаров сосать его кровь, чтобы родители спали непотревоженными; мужчина хоронит сына-младенца заживо, чтобы хворающей бабушке досталось больше еды; мужчина, пробуя на вкус испражнения своего отца, определяет таким способом, что отец смертельно болен, и предлагает пожертвовать собственной жизнью ради него. Мое любимое – о женщине и ее свекрови, фигуре в западной культуре очень недоброй. В Китае все иначе: в одной истории женщина вырезает у себя кусок печени, чтобы сварить на нем бульон, способный вылечить недужную свекровь.

В нынешнем Китае смирение отпрысков часто проявляется в образовательных достижениях. Добиваться результатов в школе – вершина уважения к родителям, поскольку хорошие оценки и баллы на экзаменах – залог финансовой устойчивости, возможность содержать родителей и купить дом побольше – со спальней для бабушки. Принцип послушания и уважения естественно распространяется и на учителей, само собой: от детей «требуется чтить власть учителя безусловно», как писали двое западных ученых в 1996 году в исследовании китайской учебной программы детских садов.

От родителей ожидают подобающего поведения. Я же в общении с учительницей Чэнь переступила черту. Опять проявила себя не как достойный последователь Конфуция.

До меня это дошло, как раз когда она решила закончить нашу беседу о яйцах простым маневром: взяла и ушла от меня.

В последующие недели Чэнь ко мне не обращалась, хотя я подмечала, как она поглядывает на меня во время вечерней родительской сутолоки. И вот однажды она попросила меня зайти в раздевалку, и я осознала, что Чэнь ждала возможности поговорить со мной с глазу на глаз.

– Позвольте вас побеспокоить на секунду, – сказала учительница, выговаривая общепринятую любезность.

– Разумеется, что-то стряслось?

– Не стряслось, но… Я бы просила вас воздержаться от сомнений в моих методах в присутствии Рэйни, – ответила она.

– Ой, – сказала я.

– Да, лучше пусть дети считают, что мы во всем друг с другом согласны, – продолжила она.

– Ой! – сказала я.

– Если ваше мнение отличается от моего, побеседуйте со мной лично. Но в присутствии детей вам следует говорить: «Учитель прав, мама будет делать так же», – ладно?

– Ох… ладно, – промямлила я. – Мне хотелось… хотелось, чтобы он в садике был доволен.

– Доволен? Он доволен, – сказала она и уверенно кивнула. – И дома вы б не обсуждали учителей при Рэйни. – Уголки губ у учительницы Чэнь были подняты – натянутая улыбка натужной любезности. Не успела я ответить, она еще раз мне выговорила: – Не следует допускать, чтобы дети думали, будто мнение мамы не сходится с мнением учителя.

Я кивнула и быстренько вышла из раздевалки. Учительница Чэнь меня отчитала!

По дороге домой с Рэйни я лихорадочно обдумывала эту беседу. То, что мне виделось простой просьбой, учительница Чэнь сочла вызовом ее авторитету. Вид Рэйни, сидящего на стульчике перед моим приходом за ним, то, как он ждал разрешения учительницы встать, внезапно показался мне зловещим.