Медпункт располагается в том же желто-белом беленом здании, что и стекляшка охраны у входа. Вдоль стены здания тянется длинный лоток с матовыми черными раковинами, ровно по пояс ребенку. Над раковинами – рядок золотистых табличек, на всех написано, что «Сун Цин Лин» – образцовый детский сад и «лаборатория детского образования».
У этой части территории по утрам было свое отдельное назначение: ежедневный
В зависимости от результатов осмотра медсестра вручала каждому ребенку тоненькую цветную пластинку размером с флешку.
– Пошли, мам! – говорил Рэйни, сжимая в кулачке пластинку, и мы отправлялись в их комнату. Красная пластинка означала «здоров», никаких действий предпринимать не надо. Синяя сообщала учителю, что ребенку полагается ежедневный прием лекарства. Розовый, как «Пепто-бисмол», означал неполадки с животом. Желтый – что у ребенка кашель. Зеленый оставался тайной, и я спросила у Рэйни.
– Это означает «кровь» или «больно», – объяснил он мне однажды, улыбаясь, пока мы шли по обширной травянистой лужайке в центре садовской территории, которую я стала именовать Большой зеленкой. Ежедневные медосмотры проходили упорядоченно, в полном молчании и были действенным способом общения между медсестрами и учителями: цветовой шифр – сообщение, дитя – гонец. Китайская эффективность в обращении с толпами поражала меня неизменно.
Однажды Рэйни выдали желтую карточку – «кашель». И на следующий день, и далее – всю неделю. Но он был совершенно здоров – ему должны были выдавать красную! Что-то шло не так.
– Что значит желтый? – спросила я у него как можно более непринужденно. Он стискивал в кулаке желтую пластинку, будто любимую игрушку.
– Значит «кашель».
– Но у тебя же нет кашля на этой неделе, – возразила я. Рэйни не ответил.
Наутро я заняла позицию, чтобы мне было видно начало очереди, и, к своему удивлению, заметила, как Рэйни старательно кашлянул – всего разок, – как раз когда медсестра глядела ему в рот.
Желтая карточка.
Мы с Рэйни добрались до классной комнаты.
– Что происходит, когда тебе дают желтую карточку? – спросила я, изображая невозмутимость.
– Больше воды, – ответил он.
«Детям воды не вдосталь?» – подумала я с некоторым ужасом. Эта сцена крутилась у меня в голове, пока я топала в тот день к медпункту, вооруженная ингалятором Рэйни. Зашла внутрь.
– Можно вас побеспокоить? – спросила я подошедшей медсестре Ян Цунь Цунь, облаченной в светло-розовый халат, в темно-карих контактных линзах, отдававших в синеву у кромки радужки. К нам присоединилась и широкоплечая женщина, возникшая из кабинета в глубине, и мы втроем уселись на стульчики за круглый стол.
– Рэйни страдает от
– Учителям нельзя хранить лекарства в классной комнате, – сказала Плечистая, словно повторяя строку 37 из какой-нибудь должностной инструкции. – Будем хранить здесь. – Она махнула рукой на желтый шкафчик у боковой стены. Сквозь матовые стекла дверей я разглядела очертания скляночек и белых картонных коробочек размером с ладонь. Медсестра Ян сидела рядом с Плечистой, подчеркивая ее нижестоящее положение молчанием.
–
– Учителям нельзя хранить лекарства в классной комнате, – повторила она строку 37.
– Есть ли еще какие-то возможности? Может, у него в шкафчике в раздевалке?
– Нельзя хранить лекарства за пределами медпункта, – повторила она. Правило казалось осмысленным, однако в нашем случае все упиралось в расстояние до классной комнаты Рэйни, и эту неувязку нам предстояло разрешить.
– Лекарство не опасное… оно не повлияет на детей, которым оно не требуется, – сказала я. – Оно лишь открывает дыхательные пути тому, кто не может дышать.
– Будем хранить здесь, – решительно сказала Плечистая, глядя на меня в упор. Китай – место с кучей правил, и в данном случае официальные правила были ясны.