Китайские миллионы

Будимирский слабо улыбнулся, но ответил спокойно и здраво: Иза — святая женщина и вокруг него — только друзья. Его не удивляет такая болезнь, такой конец — конец, ибо он сознает, что умирает. Он вел эксцентричную жизнь и ее конец должен быть эксцентричными Так, кажется, умирают долговечные старики, жившие свято, для них это естественный конец, для него же эксцентричный, неожиданный… Ему следовало бы умереть от прогрессивного паралича, например, а он, как святой, тихо без страданий отойдет в вечность… Нет, — беспокоиться гг. докторам не следует, он умрет на законном основании, в смерти его никто не повинен.

О болезни и несомненно предстоящей кончине «миллионера» и «русского князя» в Ницце только и говорили в салонах, еще не закрывшихся, на гуляньях и скачках, на бульварах и в кафе, и интерес к больному достиг своего апогея, когда стало известным, что князь Буй-Ловчинский перед смертью хочет сочетаться законным браком с красавицей Изой, которую до сих пор он выдавал за свою сестру и которая, к удивлению всех болтунов, оказалась «вдовой русской службы поручика Бушуева», Изой ди-Торро, дочерью португальца.

Да, вопрос о браке решен был уже на второй день после того, как из Суэца получена была депеша от Педро и приступлено было к усыплению. Брак предложила Иза, и Будимирский не высказал никакого удивления по этому поводу, так нужно было, а почему — он не интересовался, ему теперь было все равно, он верил Изе…

В тот же день из муниципалитета приглашен был чиновник, утвердивший полную доверенность князя Буй-Ловчинского американскому подданному Дику Лантри на ведение дел, и Дик Лантри уехал в Париж, где вынул из банков все деньги и бумаги Будимирского. Когда он вернулся, состоялся двойной обряд гражданского и церковного брака, совершенный над Изой и умиравшим Буй-Ловчинским. Зачем был этот брак? Куда положил Дик Лантри миллионы, взятые им из парижских банков? Мы об этом не скоро узнаем… тот же, кто последнее время считал себя властелином Изы и хозяином миллионов, не интересовался ничем, приближаясь к Нирване.

Последние дни Рабастен не отходил от больного уже не ради гонорара, а во имя науки, следя за каждым движением таявшего «князя», наблюдая каждый удар его пульса и ломая голову над непонятным ему явлением.

Иза получила в свое время депешу из Бриндизи от Педро, а затем и из Лондона о приезде Ситревы со свитой и спокойно продолжала свои манипуляции, но когда ей доставлена была телеграмма о выезде Ситревы в Париж, она прекратила давать Будимирскому и те несколько глотков молока, которыми питалось еще его тело. Всю ночь после получения этой депеши от Педро Иза из различных медикаментов и навара трав готовила какую-то жидкую слабо-пахучую мазь, которой утром натирала все тело Будимирского, уже исхудавшего как скелет. В этот день, на другой и на третий она по три раза в день производила эту операцию… Будимирский, очевидно для каждого, умирал… Утром на третий день он уже не мог двинуть ни одним членом, жизнь светилась только в лихорадочно блестевших глазах, устремленных целыми часами в одну точку и полных такого осмысленного выражения, которым они никогда не светились… Способность говорить он уже потерял два дня, а на третий день к вечеру сердце его перестало биться… Иза, не медля, совершила заключительную операцию: раскрыла ножом рот мнимоумершего и, свернув его язык, герметически закрыла им горловое отверстие.

Ночью приглашенный Рабастен констатировал смерть. Иза была совершенно спокойна, она волновалась лишь в течение 2-х часов между моментом получения последней депеши Педро из Парижа и моментом, когда Будимирский для всех, кроме нее, стал трупом.

Само собою, Иза не могла горевать от мнимой смерти, ею устроенной, но 11 дней почти без сна, 11 дней напряженных нервов и работы сказывались на ее прелестном лице, и она имела вид исстрадавшейся, неутешной вдовы, слезы которой иссякли уже, которой овладела апатия.

На дворе уже был апрель. В окна громадной парадной залы виллы с лепным потолком и великолепно расписанными панно врывался живительный весенний воздух и яркий свет, боровшийся с желтым светом четырех погребальных свечей, стоявших вокруг катафалка, на котором в гробу покоилось тело «живого покойника»…

Иза знала, когда приходит экспресс из Парижа, и, рассчитав, сколько нужно времени экипажу доехать с вокзала до виллы (она уверена была, что Ситрева, не заезжая никуда, явится прямо на виллу) заняла место у изголовья катафалка, как раз вовремя…

Катафалк, гроб с телом покойника, коленопреклоненная фигура красавицы Изы в глубоком трауре, в трауре же Дик Лантри и Эвелина позади ее, а за ними группа слуг в почтительном молчании, — все это молчаливое торжество всепримиряющей смерти произвело ошеломляющее впечатление на мятежную душу жрицы, ураганом ворвавшуюся в зал, несмотря на протесты швейцара и слуг.

Вытянув голову вперед, она точно окаменела на пороге, устремив пылающие глаза на гроб и медленно, как тигр, готовящийся к прыжку, стала приближаться к катафалку.