Китайские миллионы

— Великая вера, соединенная с знанием! — поправила его Иза.

— Посвяти меня в эти знания, раз они существуют!

— Не имею права… Ты не избран для этого. Тебе суждено пройти часть твоего жизненного пути со мною, — не знаю еще, как велика она будет, — быть близко к источнику, пользоваться, благодаря мне, его благами, но… не окунуться в него, — он слишком чист…

— Зачем же ты ушла от твоего источника и бросила этих браминов?

— Судьба… Я расскажу тебе и это. Я жила в чудном мире высоких умственных и душевных наслаждений, силу, красоту и прелесть которых нельзя описать языком смертных. Я была уже жрицей… Мне оставалась одна ступень, одна ступень к познанию высшего блага, когда… Однажды старейший из браминов, глава и основатель горного монастыря, собрав братию и призвав меня, объявил, что я должна вернуться в проклятый, грубый, невежественный мир… что он ошибся и мне не суждено достигнуть блаженства, что я еще на долгие годы должна окунуться в мирскую грязь, умереть, переродиться, исполнить весь цикл предопределенного и тогда лишь вернуться к источнику… Так нужно. Я покорилась. Мы долго молились в тот день, а на утро… Наутро в монастырь вступил небольшой конный отряд сипаев под командою офицера-англичанина. С ним был тот, в бунгало которого я провела несколько часов лишь… Я была узнана и арестована. В вещах моих, после моего таинственного исчезновения, он нашел мой единственный документ, в котором было сказано, что я «жена поручика русской службы Бушуева»… Ни моего метрического свидетельства, ни других моих документов там не было: я не думала о них, — они во Владивостоке где-то затерялись. Свидетельство о смерти мужа моего я тоже тогда не нашла нужным выхлопотать. И вот явилось подозрение, что я русская шпионка, так как в это время как раз арестован был на границе неизвестный субъект, отказавшийся открыть свое звание. В нем предполагали моего мужа… Меня не нашли, скоро забыли, и вот через несколько лет пробиравшейся в Гималаи археологической комиссии и ее эскорту суждено было встретить меня.

Четыре месяца я просидела в Калькутте, в тюрьме. Снята была с меня фотография и по моему указанию послана была в Макао и Иокогаму. Там знакомые признали меня, показания мои оправдались, и я была выпущена. Я думала, что окажусь одинокой и беспомощной на мостовой чужого города, но смотритель тюрьмы, выпуская меня на свободу, передал мне пожертвованный неизвестным, через вице-короля, билет в сто фунтов. На билете был знак, сказавший мне, кто подумал обо мне…

— Твои старцы! — перебил Будимирский. — Но почему же они не спасли тебя своею кабалистикой?

— Я думала, что ты понял… Судьба, Бог управляет ими, а не они Богом… Они исполняли волю Бога. Через месяц я была в Макао. Там, на берегу тихого залива, почти у самого устья Сиа-Конга сохранился единственный непроданный отцом домик наш, в котором оставалась на покое вынянчившая отца старуха. Здесь я провела более года, изучая Макао, от прежнего величия которого не осталось ничего, кроме игорных притонов, и углубившись в себя. Созерцательная жизнь со дня на день становилась, однако, все тоскливее и невыносимее для меня. Загорелась война, и меня охватила жажда деятельности. К чему я могла применить ее? Исход был один. Я отправилась в Иокогаму, предложила свои услуги французскому госпиталю и месяца два работала, как сестра милосердия и фельдшерица, когда… десять дней назад я была разбужена ночью моим учителем Дарма-Нуром… «Тебе предстоит новое испытание. Подчинись судьбе» — сказал он. — «Садись на первый корабль, отплывающий отсюда, и в море ты встретишься с тем, с кем ты отныне будешь наслаждаться жизнью и страдать до тех пор, пока изменится твоя судьба». И вот мы встретились… Теперь, если ты меня не понял, то все-таки знаешь фактическую сторону моей жизни. Я жду того же от тебя…

III. Quasi — исповедь Будимирского — У денег

Я буду так же откровенен, как ты, моя таинственная красавица, — солгал Будимирский и начал монолог, в котором правда с ложью сплетались так естественно и красиво, что авантюрист обманул бы каждого скептика, но, конечно, не мог обмануть читавшую в его душе ученицу браминов…

Да, он не миссионер и не англичанин, — она догадалась. Он русский, когда-то гвардеец и Дон-Жуан, бежавший с родины от любви особы, слишком высокопоставленной и опасной, и увлекшийся великим политическим планом, ради исполнения которого он возвращается теперь в Европу под чужим именем и с громадным капиталом, который нужен именно для этого плана. В политику он не может посвятить Изу, но во всем остальном он на нее рассчитывает как на помощницу… Они поедут в Европу и где-нибудь в Париже или Лондоне будут вести широкую светскую жизнь, под покровом которой он исподволь, в глубокой тайне, будет проводить свой план…

— Но кого же ты убил недавно? — вдруг спросила его Иза. Вопрос этот как удар молнии поразил Будимирского, — он был как в столбняке несколько секунд, и на красивом лбу его налилась кровавая жила. Как удав смотрел он на Изу.