Китайские миллионы

В Средиземном море уже Ситрева была другой женщиной, — европейская цивилизация, с которой она до сих пор была так поверхностно знакома, страшно повлияла на ее тонкий ум и чуткое сердце, и, быть может, первым результатом влияния этого было то, что властный образ Будимирского постепенно исчезал из ее воображения… Его место занимал не капитан д'Анжу, хотя, как мужчина, он не мог не нравиться ей, но десятки, сотни изящных, образованных, вежливых европейцев, которые «варварами» уже не казались ей.

Эту метаморфозу с красавицей-индуской не мог не заметить издали следивший за каждым ее шагом метис, молочный брат Изы, ехавший в третьем классе, а потому не вызывавший внимания Ситревы, но, несмотря на то, что метис в этой красавице видел прежде всего врага Изы, ее красота все более и более увлекала пылкого южанина и положительно сбивала его с толку. В Суэце он не выдержал, вышел на берег, оделся прилично по-европейски и доплатив, что следовало, занял каюту во втором классе только для того, чтобы иметь право быть с нею на общей палубе 1 и 2 класса, «чтобы лучше следить за нею», как он сам себя обманывал.

Провидение покровительствует влюбленным. В первый же день в Средиземном море метису удалось поймать и вернуть Ситреве ее покрывало, сорванное ветром; на другой день, следя за ее глазами, он понял, что она ищет свой веер, и быстро подал его; в тот же день он помог ей подняться по крутой лесенке на площадку над рубкой. Ему отвечали улыбкой, на другой день ответили на поклон, а вечером, когда д'Анжу оставил на пять минут Ситреву одну на палубе, она сама заговорила с метисом, попросив позвать из первого класса мистера Кимо, японца, которого отпустив сейчас же, успела перекинуться несколькими фразами с метисом до возвращения д'Анжу.

Метис с его пламенными, страстными взорами понравился ей больше еще, чем французский офицер, — тот смотрел на нее как на высшее существо, — этот — как на женщину просто, на которую приятно смотреть, но сблизившись с которой можно скомпрометировать себя. Ситрева это чувствовала и внутренне смеялась над д'Анжу. Она уже оценила прелести европейских женских костюмов, декольте и манш-курт, в которых спускались к обеду англичанки, вырезы-карэ, модные прически, изящную обувь и т. д. и думала о том, какое бы впечатление она произвела на д'Анжу, одетая европейской дамой. Метис же боготворил ее и в восточном костюме, скрадывавшем формы, скрывавшем их прелесть.

Перед Бриндизи она знала уже социальное и материальное положение метиса, «ехавшего в Европу, чтобы найти себе хорошее место, но соглашавшегося и в Азию вернуться» и, недолго думая, предложила ему место у себя: «Мне необходима будет европейская прислуга, — командуйте ею» сказала она, назвав бы это место «мажордомом», если бы она знала это слово.

Благодаря этому, он мог из Бриндизи телеграфировать Изе: «Высадились, отправляемся в Лондон».

В Лондоне Ситреву ждала та же неудача. Monsieur'а Дюбуа помнили и в банках и в «Cosmopolitain», но, кроме того сведения, что выехал он в Париж, — других она добиться не могла; в Париже же ей в банках сообщить могли лишь то, что Дюбуа получил деньги… Очевидно, что он поместил их в другие банки и под другим именем, но под каким — ей никто сказать не мог.

Ситрева была бы в отчаянии, если бы ее не сопровождали д'Анжу и Педро, но дальше Парижа первый ехать не мог, — он был у себя дома, и увлечение его восточной красавицей не распространялось настолько, чтобы практиковать его под всеми широтами.

В Париже д'Анжу добился свидания с Ситревой, но так как он еще не устроился по-столичному, то для свидания этого он воспользовался garçonnière своего отсутствующего приятеля, который недавно вернулся из Ниццы после карнавала и уехал, вызванный телеграммой к больному отцу.

Свидание это кончилось совсем неожиданным образом для д'Анжу.

Ситрева не могла еще видеть таких «уголков любви» чисто парижского типа, и, едва раздевшись, стала рассматривать маленькую изящную квартирку, переполненную всевозможными bibelots…

То с удовольствием, то с миной презрения она рассматривала европейские «ненужности», так украшающие наши обиталища, как вдруг дико вскрикнула… На столе в гостиной лежала кипа номеров светского ниццского журнала «Le Monde Niçois» и на первой странице верхнего из них красовался портрет… Будимирского.

— Прочтите мне, кто это, — попросила Ситрева, в глазах которой пошли круги.

— «Prince Boui-Lovtchinski», — прочел д'Анжу.

— Где он живет?

— В Ницце, конечно, если не уехал, — оттуда уже разъезжаются, весна…

— Прощайте, — перебила его Ситрева и стала одеваться.

Напрасно и умолял и требовал д'Анжу, чтобы она осталась, — Ситрева, не объясняя своего внезапного бегства, молнией бросилась к себе в гостиницу и вечером со свитой выехала в Ниццу.

Педро успел едва-едва дать депешу Изе:

«Завтра будем в Ницце».

XX. Живой покойник