Китаист

Постепенно он начал привыкать и к языку, почти убедив себя в том, что нет ничего страшного в заимствованиях (в конце концов, мы тоже заимствуем у китайцев). И общая тенденция к опрощению орфографии и синтаксиса: «заец» и «ицо» – не космическая катастрофа. Отказались же в свое время от еров. Что касается простонародных выражений, его родной сов-русский также отдает им известную дань. Равно как и обсценной лексике – не ею ли пестрят древнерусские берестяные грамоты?

Хуже другое. Глубоко укоренившийся навык нацистского мышления, который он встречал на каждом шагу. В самых обыденных ситуациях.

Его изумила небрежность, с какой мужчина-прохожий, у которого он спросил дорогу, махнул рукой в сторону Обводного канала: «Там, за жидовским гетто, на тройке типа езжай», – с той же естественной и привычной легкостью, с какой ленинградцы упоминают свои Пять углов.

Или, например, «бойцовский» – слово, для него самого связанное исключительно с петухами. Но здесь, в России, оно считалось синонимом смелости, например, «бойцовский поступок» – будто смелость россиян обязана петушиться, наскакивать на противника, лезть на рожон. Еще одну характерную деталь он обнаружил на последних страницах местных газет, где помещались частные некрологи. Каждый усопший из черных, вне зависимости от его биографии, именовался «проверенным борцом». Синим покойникам полагался эпитет «старый пехотинец». Словно в российских научно-исследовательских институтах, в университетах и на заводах, где эти люди подвизались при жизни, шла не обычная каждодневная работа, а жестокая битва за диссертации, отчеты, новые конструктивные решения и прочий смертельный урожай. Лишь желтых эта словесная эквилибристика никак не касалась – вечным сном они засыпали на-(идеологический) – тощак.

Впрочем, следы нацистской велеречивости встречались не только в смерти, но и в обычной жизни, как она была представлена в местных газетах: не результат, а конечная победа; не достижение, а геройское свершение; не цель, а высота или плацдарм, который надо взять. Попадались и более прикровенные выражения, чьи национал-исторические корни обнажались далеко не сразу: знамя – полыхающий стяг; случай – историческое событие; решение – воистину историческое решение; не субботник, а труд народного единения; не летопись, а сага; не суп, а похлебка; не черные, а выходцы из народа.

Особняком в этом перечне стояло понятие подлинный, довольно далеко выходящее за рамки своего прямого значения. В здешнем языке оно часто совпадало со словом наш. «Подлинный энтузиазм», «подлинная традиция», «подлинный смысл» – эти многочисленные примеры давали толковые словари.

Еще одно важное наблюдение, которое он сделал, анализируя лексические пережитки военных и первых послевоенных лет: в эту область нем-русской идиоматики так и не проник немецкий. Особая торжественность достигалась средствами нормативного русского языка.

Именно рассуждениями о связи языка с его носителем, нем-русским народом, он, когда дошли наконец руки (недели полторы после приезда в Россию) и открыл свой путевой дневник, куда время от времени заносил самые разные впечатления, еще не догадываясь, какие из них станут крупицами бесценного опыта, продолжением ленинского учения в новых, изменившихся, условиях.

А спустя двадцать лет, случайно наткнувшись на старую тетрадку (надо ж так совпасть, что именно на этот день была назначена его встреча с Юльгизой Сабировной Алабышевой, новым министром культуры, заступившей на пост как раз накануне. Мелькнула мысль: не показать ли тетрадку ей? Но решил: не стоит. Личные воспоминания – лишнее, да и ни к чему), он подивился своей тогдашней наивности, которая – что само по себе удивительно и достойно уважения – не помешала ему выйти победителем из той схватки. Покорить плацдарм, расточив врагов.

Нем-русский, сов-русский, немецкий – в приглашениях на конференцию «Историческая правда как регулятор современных общественных отношений и эффективный политический ресурс», для участия в которой он, говоря формально, и был откомандирован в Россию, значились три рабочих языка. Организатором конференции выступил Санкт-Петербургский государственный университет им. Г. Ф. К. Гюнтера. Пленарное заседание, на котором он, естественно, присутствовал, открылось докладом проректора СПбГУ по учебной части, который рассказал о жизни и деятельности этого прославленного антрополога и евгениста (между прочим, преподававшего в высших академических школах Вены, Берлина, Фрайбурга и, наконец, уже на склоне жизни, Санкт-Петербурга), чьим основополагающим трудом, в свое время снискавшим ему заслуженную славу, явилась «Краткая расология немецкого народа», изданная в 1929 году. Перу академика Гюнтера принадлежали и другие книги, статьи и эссе, в которых развивались постулаты расовой теории. В те времена расовая теория считалась незыблемой.